Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо
- Название:Берлинское кольцо
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Издательство художественной литературы имени Гафура Гуляма
- Год:1969
- Город:Ташкент
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо краткое содержание
«Берлинское кольцо» — продолжение рассказа о советском разведчике Саиде Исламбеке, выполнявшем в годы Великой Отечественной войны особое задание в тылу врага. Времени, с которого начинается повествование романа «Берлинское кольцо», предшествовали события первых лет войны. Чекист Саид Исламбек, именуемый «26-м», по приказу центра сдается в плен, чтобы легально пробраться в «филиал» Главного управления СС в Берлине — Туркестанский национальный комитет. В первой книге о молодом чекисте «Феникс» показан этот опасный путь Исламбека к цели, завершившийся победой.
Победа далась не легко. Связной, на встречу с которым шел «26-й», был выслежен гестапо и убит. Исламбек остался один. Но начатая операция не может прерваться. Нужно предотвратить удар по советскому тылу, который готовит враг. Саид Исламбек через секретаря и переводчицу Ольшера Надию Аминову добывает секретный план шпионажа и диверсий и копирует его. Новый связной Рудольф Берг помогает переправить документ в центр. Обстановка складывается так, что завершение операции возможно только иеной жертвы: необходимо убедить немцев, что документ еще не побывал в руках разведчиков и что они только охотятся за ним, иначе план диверсии будет изменен и советские органы безопасности не смогут принять меры защиты. Исламбек идет на жертву. В доме президента ТНК он открывает себя и падает под пулями гестаповцев.
В центр поступает короткое донесение из Берлина: «Двадцать шестой свой долг перед Родиной выполнил…»
Берлинское кольцо - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Шантаж! Не выйдет. Вас расстреляют. И именно здесь, в Заксенхаузене.
Случайно Ольшер раскрыл неизвестное Саиду — расстрел. Как бы ни готовился человек к худшему, как бы ни рисовал себе вероятность смерти, все же она остается вероятностью, предположением. А тут неизбежность. Исламбек вдруг соединил сказанное гауптштурмфюрером с тем, что услышал в один из первых дней от Оскара Грюнбаха: «Вы должны жить!» Значит, не смерть, а жизнь для него предположительна. Конец — реален. Он существует и даже известен кому-то, как дата календаря.
— Что ж, — смирясь с неизбежностью, произнес Саид. — Меня могут расстрелять… — Краткое мгновение он пребывал в уготованном для него Ольшером состоянии смертника и со злостью отбросил его от себя. — Но через час, самое большее через два, предательство начальника «Тюркостштелле» станет известно господину Кальтенбруннеру, а если это окажется малоэффективным, то и самому рейхсфюреру. Уж он позаботится, чтобы господина Ольшера поставили рядом со мной перед автоматами…
— Хватит…
От коменданта он вернулся уже к вечеру, перед самой отправкой колонн в лагерь. Был взволнован, но не расстроен. В глазах горела какая-то торжественность. Да, да… Вы видели человека перед свадьбой? Нет? Видели, но не обращали внимания на лицо. В нем и радость, и страх, и величие. Все вместе. На пороге таинственного и неизбежного человек всегда напряжен до предела. Повернуть назад он не может, хотя мысль об этом постоянно находится с ним.
Конечно, Исламбек опять ничего не сказал мне. Я сам догадался: произошел какой-то очень важный разговор и приняты важные решения. Он был все-таки борец. Действие, даже сопряженное с опасностью, зажигало, преображало его. Окружающее теряло значение, отступало.
Когда мы шли через парк Фриденталя и дальше лесом и полем, Исламбек ничего не видел и ничего не слышал. Голова поднята высоко, и сам поднят. В ту минуту он не был заключенным. И я молчал, шагая рядом, не хотел возвращать его в действительность, в затемненный, мертвый Заксенхаузен.
Обновление длилось не час и не два. Утром он вошел в цинкографию таким же высоким и отреченным. Улыбка, правда, не светилась на его губах, и глаза не так уж радостно и задорно горели, как вчера. В них появилось что-то новое, строгое — решимость, что ли. Однако тревога осталась. Даже усилилась, по-моему.
Как всегда, я принялся объяснять ему приемы обработки клише, но он отмахнулся от меня:
— К черту!
Это можно было принять за обычное раздражение. С кем из нас не случалось подобное в первые месяцы лагерной жизни — бросишь в сердцах лопату, выругаешься. Настроение такое, что, кажется, поджег бы весь Заксенхаузен, в морду бы плюнул коменданту, или того лучше — размозжил ему голову той же лопатой. Бывало! Я понимал Исламбека и стал уговаривать — терпи, крепись, а он свое:
— Хватит! Мне эта кислота и ваши цинковые пластины ни к чему…
Сел на табурет и сказал самым серьезным, даже деловым тоном:
— Слушайте, Оскар… Вы можете показать мне Фриденталь?
Я остолбенел. Фриденталь — это линии высокого напряжения, это пулеметы и собаки. Спрашивать, зачем ему понадобился замок, не было смысла. Не ради простого любопытства мой ученик намеревался совершить прогулку по парку и подставить себя под пули часовых. Да что часовых, любой эсэсман имел право разрядить свой пистолет в наши головы.
— Нет, — сказал я. — И не потому, что трушу. Нам не дадут возможности испытать даже собственный страх.
— А рассказать? — спросил Исламбек. — Рассказать вы готовы?
— Да, конечно.
— Уже сегодня, — предупредил он. — У меня очень мало времени.
Я не понял: человек бережет время, которого заключенному дано в избытке. Он догадался о моем недоумении и пояснил:
— Теперь все исчислено днями и даже часами.
Вот почему он так встревожен, подумал я. Ему известны сроки. И даже самые страшные. Неужели кто-то посмел предупредить человека о смерти.
— Хорошо, — согласился я. — Сегодня начнем.
Что я знал? Казалось — все. Даже больше, чем все. Почти с первого дня я находился в Заксенхаузене — мы строили стену Фриденталя и то, что за этой стеной. Но когда пришлось рассказывать, ничего определенного и точного я не мог сообщить. Все догадки и предположения. Кроме денег. Их я делал сам. Готовил клише. А на клише значились фунты стерлингов, кроны, рубли, даже доллары…
Впрочем, фунты стерлингов и доллары Исламбека мало интересовали, вернее сказать, совсем не интересовали.
— Какие-нибудь документы, связанные с английской разведывательной службой изготавливались? — спросил он.
Этого я не знал. Помню, что приходилось как-то видеть образец печати на пропуск в «Пентагон», которую гравировал мой напарник. Были еще бланки на освобождение от военной службы и офицерские удостоверения бронетанковых войск Великобритании. Дали мне однажды вырезать штамп врача лондонского военного госпиталя. Никаких других английских документов я не видел. Возможно, они и копировались здесь где-то или на Дельбрюкштрассе в Берлине. До создания комплекса «Ораниенбург» вся эта работа велась там, и всякие паспорта, справки, пропуска валялись в комнатах отдела технических вспомогательных средств целыми пачками. Бернхард Крюгер организовал дело по фабрикации фальшивок довольно в больших масштабах и лишь по приказу Гиммлера передал его Отто Скорцени. С сорок третьего года, как только мы подняли эту стену, фабрика фальшивок перебазировалась во Фриденталь, а отсюда в последние недели войны образцы клише были тайно вывезены в Альпийскую крепость в Тироль. Там герметически закупоренные контейнеры не то замуровали, не то опустили на дно озера. Хотел бы я посмотреть на клише сейчас. Неужели сохранились и мои работы? Страшно подумать, что тайное оружие еще существует и им кто-то пользуется во вред людям и я не могу дотянуться до него, не могу разрядить.
Еще рассказал я о смертниках. Вы слышали что-нибудь о «человеке-лягушке»? Вижу, что не слышали. Я должен показать вам, где шла подготовка подводных диверсантов.
Оскар Грюнбах снова вооружился тростью и, ставя ее впереди себя, как щуп миноискателя, повел нас по чистому лугу. Он не думал, конечно, о минах, просто черная трость помогала ему держаться увереннее на той земле, что уже давно обезврежена и теперь спокойно нежится в осеннем солнце.
Луг. Чистый луг, без намеков на прошлое, без следов смерти. А здесь, именно здесь, стоял и питал землю человеческим горем Заксенхаузен. Каждый метр заслонялся бараками, навесами, сторожевыми вышками, заслонялся от неба, от ветра и надежды, самой обычной людской надежды на что-то светлое.
Уже осень, глубокая осень, но трава еще не вся поблекла, желтизну разбивают зеленые стрелки, родившиеся не ко времени, обманутые затеплевшим вдруг солнцем. И среди всего этого осеннего покоя, на ровной глади темнеет камень будущего мемориала — напоминание об ужасе и смерти. Камень, в молчании своем способный говорить все. Нам он говорит только о мужестве человеческого сердца, способном биться надеждой, светить в самом глухом мраке. Оскар Грюнбах снимает шляпу, свою мягкую, теплую шляпу, такую же блеклую, как этот сентябрьский день.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: