Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— Вам не следует появляться в Берлине, чтобы не быть опознанным, — посоветовала Рут и одновременно высказала свое сокровенное желание оборвать связь унтерштурмфюрера с сотрудниками Туркестанского комитета. Именно оттуда, с Ноенбургерштрассе, грозила опасность легионеру и ей, Рут Хенкель. Там слишком много хищных глаз, способных приметить жертву.

— Берлин не страшен, — отверг опасения «шахини» легионер. — Розыск Исламбека объявлен не для немцев.

— Не для немцев?! — не приняла сразу возражение унтерштурмфюрера Рут. Оно показалось ей абсурдным.

— Не для немцев, — повторил легионер.

«Для кого же?» — хотела спросить она, но тут пытливая мысль сама натолкнула на ответ: «Для тех! Для других…» Знобкий холодок обдал сердце, и оно на мгновение сжалось в предчувствии чего-то поражающе страшного и в то же время радостного. Страх был обычным, а вот радость незнакомая, повергающая в трепет.

Рут захотелось сейчас же обрушить на своего спутника тысячу вопросов, все разузнать, укрепиться в собственной догадке, но она сдержала себя. Произнесла успокоительное:

— Ну, если не для немцев, тогда можно чувствовать себя в безопасности.

Теперь пришел черед унтерштурмфюрера удивляться:

— Вы так считаете?

— Да. И президенту будет легче вызволить вас отсюда. Хорошо, что вы объяснили мне…

Ничего не значащая фраза выдавалась взамен приобретенной тайны. Пусть не полной, но все же тайны.

— Я могу надеяться?

— Конечно, друг мой… «Отец» не оставит вас…

Он повеселел, этот загнанный в лес и обреченный на постоянный страх туркестанец. Снова поверил в благосклонность и отзывчивость светловолосой фрау и готов был на новые признания. Но они не потребовались. «Шахиня» перестала интересоваться секретами легионера. Глаза ее отрешенно смотрели вдаль, горели каким-то возвышенным пламенем, чуждым всему земному…

Дорожка все петляла и петляла, огибая деревья, выбираясь на поляны и снова уходя в чащу. Иногда она сворачивала к шоссе, как бы желая вывести людей из леса, избавиться от них и отдохнуть, но люди упорно возвращались назад, опять топтали траву и листья. Так в борьбе покоя и движения миновал час, а может, и два. День угас и пришла темнота серой осенней ночи…

— Вас влекло к этому легионеру только чувство?

Фрау Найгоф неловко пожала плечами. В ее возрасте признание звучит смешно. Но оно сделано и как бы ни отговаривалась теперь баронесса, ощущение неловкости не исчезнет и полковник не отстанет от нее, пока не получит ясного и элементарного подтверждения.

— Только чувство…

— А вы не находите, что увлечение случайным, ничего не значащим для вас человеком, к тому же стоящим на самой первой ступени лестницы, которая уже вознесла женщину очень высоко, кажется неестественным?

— Я была одинока.

— Допустим…

— Одинока и разочарована. Это граничило с отчаянием…

— Отчаяние требовало выхода, — согласился полковник. — Но какой выход давал вам роман с мнимым унтерштурмфюрером?

«Он мстит за этот шрам на виске… Мстит за прошлое, — подумала Найгоф. — Из прошлого я одна перед ним, и все удары будут нанесены мне…»

— Что давал отчаявшейся женщине роман с мнимым унтерштурмфюрером? Я хотела спастись…

— В каком смысле?

— Он входил в список легионеров, отправляемых во Францию… К испанской границе…

— Вас интересовала испанская граница?

Найгоф помолчала, оценивая возможное впечатление от ее ответа. Сказала, колеблясь:

— Да, испанская… Впрочем, если говорить точнее, португальская.

— Это почти одно и то же.

— Пожалуй…

— У вас сохранились связи с Лиссабоном? Связи отца?

— Там я могла бы найти приют у друзей. Ну и поддержку, естественно. В Лиссабоне нас помнили.

Полковник не мог не принять эту версию: в ней была логическая основа. Но ход с унтерштурмфюрером его смущал. Разве мог кто-либо воспрепятствовать желанию «шахини» поехать в союзную с Германией Испанию и оттуда в Португалию! Зачем связывать свою судьбу с легионером, положение которого не только неопределенно, но и просто двусмысленно. Неизвестно с какой целью направил его Ольшер на второй километр кольцевой трассы: только проверить Исламбека или осуществить операцию с расчетом на будущее.

— Вы были обвенчаны с Каюмханом?

— Конечно.

— Он считался лютеранином?

— Муж принял христианство, хотя и скрывал это от туркестанцев. Чтобы не было подозрений ходил иногда в мечеть…

— Вы хотели обратить в христианство и унтерштурмфюрера?

— Я не собиралась с ним венчаться… Но могла иметь от него ребенка. Это важнее. Наш брак с президентом, как известно, оказался трагическим…

Циничность, с которой Найгоф объясняла мотивы, побудившие ее искать взаимности у легионера, обескураживали полковника. Теперь совершенно ясно было, что баронессу не отделить от юной Рут, когда-то пленившей воображение простого парня с Шонгаузераллей. Обидное разочарование! Все годы он носил в себе образы юности. Светлые образы. И среди них была эта милая девушка с большими серыми глазами. Иногда он видел ее совсем близко — воспоминание способно возвращать и даже дополнять ставшие дорогими черты, иногда, напротив, видение было далеким и мимолетным. Но всегда такая встреча в мечтах приносила ему радость. Мечта не мешала жить в суровой и порой невыносимо трудной действительности. Не мешала строить свою собственную судьбу, окунаться в житейские хлопоты, не мешала стареть, уходя на годы, десятилетия от Шонгаузераллей. Не мешала, а порой и чем-то помогала, каким-то ощущением чистоты и возвышенности. И вот теперь это светлое исчезло. Оно обратилось в свою противоположность. Надо же было именно ей, Рут Хенкель, забрести на злополучный второй километр кольца…

Разочарование способно сделать человека злым, даже жестоким. Злость уже таилась в душе полковника, и он с трудом ее сдерживал.

— Больше нечем объяснить ваш интерес к унтерштурмфюреру? И к этому месту в лесу с условной засечкой на дереве?

Последнее он произнес с жесткой ноткой в голосе. Найгоф почувствовала ее и поняла, что удара не избежать.

— Есть еще причина… Пожалуй, главная, но она появилась уже позже, когда встречи на втором километре стали частыми, вернее, постоянными…

— Какая причина?

— Золото и камни…

— Неясно.

— Я передала ему за несколько дней до убийства почти все свои драгоценности… Что-то на сорок тысяч марок… Вы спросите, зачем? Ну, во-первых, Чтобы спасти от бомбежки, во-вторых, чтобы иметь средства там, за границей. Не могла же я с марками при такой ситуации на фронте появиться в Лиссабоне. Лишь фунты и и доллары и, конечно, золото в любом виде имело ценность, это объяснять не надо. В третьих, я хотела отделить кое-что от мужа, который не отдал бы мне камни и золото при разводе. Он считал их своими, хотя дарили их мне…