Сергей Голицын - Записки беспогонника

На третий день я стал ходить. Могильный мне принес немецкую палку, обитую несколькими медными медальками и с головой оленя.

В эти дни Виктор Эйранов и его отец Сергей Артемьевич собрались в отпуск в Москву. Виктор зашел ко мне, я ему дал письмо к своим сестрам. А недели через две пришла в ВСО бумажка, что и сын и отец в связи со второй стадией туберкулеза подлежат демобилизации.

Вот-те на! Виктор — такой румяный здоровяк и, оказывается, серьезно был болен, да и у отца его никаких признаков болезни не замечалось.

Когда более чем год спустя я демобилизовался и с искренним волнением переступил квартиру Эйрановых возле метро «Сокол», я узнал, какой туберкулез был у них — просто брат Сергея Артемьевича служил главным врачом туберкулезной больницы.

Виктор стал актером в театре им. Гоголя, но на второстепенных ролях, женился, потом жена его бросила, он воспитывал сына и много пил. Мы с ним встречались всего раза три, притом случайно. Отец его скончался в 50-х годах. Словом, жизнь Виктора сложилась не очень удачно. А во всем нашем ВСО не было человека, кто бы отзывался о нем плохо. Все его любили и считали счастливцем.

Но я отвлекся от Польши. А ведь начиналась страница моей жизни — интересная, наполненная многими событиями. Далеко не всегда я вел себя порядочно. Но еще в предисловии я обещал откровенно рассказать обо всех своих поступках, хороших и плохих, ничего не скрывая.

Я продолжал лежать в постели, возился с детьми. Как-то зашел Пылаев. Договорились, что он мне даст коляску (их в роте было две) и я буду ездить в Варшаву в поисках помещения для взвода.

Ездил я так с Ванюшей Кузьминым дня 3 подряд. На главных улицах было безнадежно искать, там стояли одни коробки, а в некоторых кварталах даже проезды оказывались заваленными. Ванюша иногда вылезал из коляски, заходил во дворы. Поляки устраивали свои жилища в подвалах, иногда в первых этажах домов. Но то, что кое-как можно было приспособить для одной семьи, никак не годилось для 70 человек.

Жутко был разрушен столь прекрасный город, его здания и костелы еще средних веков. А между развалинами кипела жизнь: люди шли пешком, ехали на подводах, что-то несли, что-то везли.

Нам сказали, что южная часть города более или менее уцелела. Поехали туда. Несколько раз разведчик Ваня меня высаживал, и я, опираясь на палку, вылезал из коляски и с трудом шел во двор какого-либо здания. Нет, все не то. Ведь мне надо было разместить не только людей, но устроить кухню, баню, уборную, каталажку, кладовку, конюшню на пару лошадей. И еще у меня была с Бобруйского котла собственная взводная корова, серой масти, которая совершила с нами большой путь на запад и теперь двигалась на восток. Мне часто приходилось отлучаться от взвода, своих лошадей я упустил, но за корову держался, и Пылаев, помня данное мне когда-то слово, не отбирал ее. И для коровы тоже требовалось помещение.

Наконец мы подъехали к президентскому дворцу Бельведеру, где жили тогдашние правители Польши — президент Берут, генеральный секретарь ППР (Польской рабочей партии) Гомулка, премьер-министр Осубка-Моравский, военный министр Роля-Жимерский, заместитель премьер-министра — ставленник американцев и англичан — Миколайчик. Судьбы всех их в ближайшие два года сложились по-разному.

Белый с колоннами великолепный дворец был только что отреставрирован. Он находился в глубине двора. Везде стояли часовые в польской форме. Впоследствии я узнал, что все они были нашими чекистами.

Свернули мы в ближайший переулок, в котором многоэтажные дома более или менее уцелели. Заехали в один двор, в другой, в третий. Везде квартиры занимали поляки.

Наконец нашли. Вот адрес: переулок Flory, 7. Двор был тесный, окруженный высокими темными домами и напоминал колодец. По многим разбитым окнам я понял, что не во всех квартирах жили поляки.

Я оставил Ванюшу одного с винтовкой в руках на ночь в этом дворе. Пусть стережет, а то еще поляки займут. В ближайшей kawiarnia (кафе) купил ему пирожных и поехал в Прагу.

На следующее утро совершилось переселение 1-го взвода на многих подводах. Мы заняли две пятикомнатные квартиры на 6-м этаже в доме во дворе и несколько квартир на первом этаже в доме, выходящем в переулок. Пылаев одобрил, только корову не дал, сказал, что ее могут украсть. На шестом этаже разместились бойцы и девчата, для себя я оставил маленькую отдельную комнату. Везде уцелел паркет, уцелели обои, только стекла были разбиты и крыша текла. В квартирах первого этажа расположились хозяйственные помещения, там жили наши кухарка, кладовщик, конюх. Кладовых, по примеру Пылаева, я оборудовал две, одну — официальную с основными продуктами, которую можно было показывать начальству и бухгалтерам, и другую — тайную, ключ от которой хранился у одного моего особо доверенного бойца, забыл его фамилию.

Не сразу мы приучили обеих наших лошадок преодолевать те несколько ступенек, по которым они попадали в квартиру.

Один поляк мне впоследствии сказал:

— Раньше из этих окон выглядывали молоденькие немочки, а теперь ваши лошадки.

Их у нас чуть не отняли. Приехал начальник ротного конпарка Чижов — разбитной малый из бывших военнопленных, попавших к нам под Кульмом. Подозревая, что мы используем лошадей не по назначению, он, по-начальственному задрав нос, мне сказал, что напишет рапорт Пылаеву и их у меня отберет.

Среди наших девчат была хохлушка Маруся (Марусь было несколько), на которую Чижов заглядывался, но дальше случайных перемигиваний у них дело не шло. Я ему предложил: забирай Марусю к себе, а лошадей оставь мне. Так и сменялись, Маруся продолжала числиться у меня, паек я на нее получал, а жила она тайно за 15 километров в конпарке у Чижова. А обе лошадки продолжали выглядывать из окон первого этажа нашего дома.

Ездили на них один раз в три дня за продуктами в Прагу, иногда я на них отправлялся куда-либо по делам. А иногда они использовались действительно «не по назначению».

Раз в три дня, под вечер, Литвиненко, Самородов и еще два молодца с винтовками уезжали куда-то за город и возвращались среди ночи. Они привозили кур, картошку, однажды привезли воз капусты, а как-то даже улей, и потом на следующее утро поляки — жильцы нашего двора — все удивились, откуда в их квартиры в центре Варшавы налетело столько пчел. Потом наши молодцы догадались захватить гаечные ключи и принялись отвинчивать от польских телег колеса на толстых резиновых шинах. Эти колеса они достаточно выгодно продавали в Варшаве некоему Ойгениусу, владельцу механической мастерской.

В такие ночи до их приезда я не мог спать и в ожидании их гулял по ночному переулку.

Конечно, это был настоящий грабеж. Я говорил Литвиненко, что, если они попадутся, я скажу, что знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Но я понимал, что в общем-то был соучастником.