Сергей Голицын - Записки беспогонника

Как раз на следующий день после моего приезда в Старый Оскол машина во главе с капитаном Баландиным, с несколькими рекогносцировщиками, а также майор Елисеев, старший лейтенант Терехов и я должны были ехать за 80 километров на запад в Боброво-Дворский район на предполагаемые новые оборонительные рубежи.

Мне было поручено подобрать карты и планшеты, собрать инструкции, бланки, чертежные принадлежности и бумагу. Все это сверхсекретное я собрал, упаковал и связал в один рулон и… забыл на столе штаба. Такой проступок являлся явным преступлением.

Я вспомнил о рулоне, когда мы отъехали уже километра два. Баландин и рекогносцировщики набросились на меня с руганью. Елисеев промолчал и только презрительно улыбнулся. Без этих документов ехать было нельзя. Машина встала, а я частью пешком, частью на попутных машинах сумел смотать туда и обратно за один час и взял злополучный рулон.

В тот же вечер Терехов меня упрекнул шепотом:

— Голицын, Голицын, как же ты прошляпил!

А майор Елисеев всю войну помнил об этом случае. Знаю, что он несколько раз меня вычеркивал из списков на получение наград или когда называлась моя кандидатура на ту или иную должность. Уже в 1946 году, когда я демобилизовался и пришел к нему подписывать последние документы, он, вместо напутственного слова, напомнил мне о той моей забывчивости.

Конечно, первое впечатление обо мне было самым неприглядным, но если бы он, если бы другие знали, почему я оказался таким. И всю войну я не решался ни с кем поделиться своим горем.

Попали мы в порядочную глушь. Деревни, сплошь состоявшие из беленьких чистых хатенок, тянулись во фруктовых садах вдоль какой-то речки. Никаких следов войны, за исключением полного отсутствия мужчин и лошадей, тут не было. Сблизившись с жизнью и бытом местных крестьян, я с удивлением убедился, что все они живут несравненно лучше тех, кто не попадал под власть немцев. И коров, и всякой птицы тут имелось в достатке. Объяснялось это тем, что немцы тянули продукты с деревень, расположенных близко от дорог, и терроризировали районы, где было развито партизанское движение. А сюда они почти не заглядывали, и о партизанах тут не слыхивали. Вот почему все запасы продовольствия оставались у крестьян.

Для помощи в работе мне дали некоего Сашку, точнее, Айзика Триллинга — еврея из Люблина, который в 1940 году попал в СССР, а потом в нашу часть. Парень он был ловкий и пройдоха, по-русски почти не говорил и работал у нас чертежником, но потом понравился начальству и в УВПС-100 сделался старшим техником. После войны он узнал, что вся его семья — родители, дед и бабка, братья и сестры — все погибли от рук немцев.

Сашка этот, как мой рабочий, должен был бригадирской саженкой мерить по моему указанию туда и сюда, а я с помощью компаса рисовал на планшете глазомерный план в масштабе 1:10 000. Вскоре я убедился, что расстояния у меня никак не сходятся. Я ругал Сашку, винил его, что он неверно считает метры, а потом понял, что врет компас, который показывает то на запад, то на восток. Оказывается, мы находились в зоне Курской магнитной аномалии. Пришлось выйти из положения с помощью Полярной звезды. На территории будущего БРО ночью в нескольких местах я расставил попарно вешки направлений север — юг.

Ходили мы с Сашкой по деревне Алисово. Какой же там жил хороший народ! Крестьянки то и дело нас зазывали к себе и угощали ледяным молоком с хлебом. В одном доме мы выпили кринку, в следующем другую, от третьей я отказался, а Сашка усадил ее один.

Работа была, как всегда, сверхсрочная, с компасом не ладилось, но больше всего меня подвел Сашка, раз пятнадцать на день я его посылал с ковыльком мерить, а он пропадал надолго и возвращался со стоном:

— С…ть ходил, — говорил он, глядя на меня своими томными глазами.

На следующий день я категорически запретил ему выпивать молока больше, чем кринку.

Дня три мы так с ним измеряли. По вечерам я чертил, и напряженный труд отвлекал меня от тяжелых мыслей, подарил хозяйке стакан соли, а она меня кормила до отвалу.

На четвертый день приехала за нами автомашина. Привезли приказ: рубеж отменяется, возвращайтесь в Старый Оскол, командование наметило создать вокруг города мощный узел обороны.

Тогда Орел, Харьков и Белгород были в руках немцев, а Курск был наш, и на случай успешного прорыва немцев такой узел в тылу признавался необходимым. Нашему УОС-27 было поручено создать тыловой рубеж по линии Касторная — Валуйки.

Походив по улицам Старого Оскола, я снял пристанище в небольшом домике у самого моста через реку Оскол.

Хозяйка мне попалась очень хорошая, но бедная, обремененная многочисленным семейством и без коровы. Я ей отдал часть своих запасов, и она за мной ухаживала. Была она очень измученная недоеданием и голодными детьми, а главное, беспокойством о муже-солдате, о котором ничего не знала.

Чтобы ее утешить, я подговорил хитреца-стройбатовца Можугу, еще с Горьковского рубежа промышлявшего гаданием на камушках, к нам прийти и погадать ей бесплатно и непременно сказать, что он жив. Можуга так и сделал, но с двух соседок взял за гадание изрядные куши.

Прежние мои запасы продовольствия быстро таяли, а в штабной столовой кормили прескверно, и прежнего преимущества в еде не было. В соседней комнате помещалась офицерская столовая, где кормили в несколько раз лучше.

Гофунг привез из Сталинграда несколько тонн соли, добытой из тех залежей, из коих и я в свое время ее добыл. И теперь эта соль успешно менялась с гражданскими организациями, с воинскими частями и просто на базаре на спирт, на мясо и на прочее.

Зеге, конечно, следил бы, чтобы улучшилось питание всех, а майору Елисееву было не до простых смертных. С полудня в офицерской столовой начиналось пиршество, приглашались какие-то девицы, Пылаев пел под гитару.

Появилось у нас новое лицо — капитан Чернокожин — хорошенький, белокурый, бледный юноша, но с мешками под глазами от спирта, от разврата и от триппера, который он тогда поймал и от которого ему не хватало терпения вылечиться в течение всей войны, когда — мерзавец — заражал других.

Другим собутыльником Елисеева был капитан Даркшевич, которого я хорошо знал рядовым инженером в Главгидрострое.

В свое время был он очень симпатичный человек, но теперь чересчур увлекся спиртом и девочками. Слово УОС он расшифровал как «Удобно окопавшиеся саперы».

Оба эти капитана, пока эшелоны с нашими бойцами еще были в пути, не занимали никаких должностей и ровно ничего не делали.

Третий капитан Пылаев был начальником техотдела и также ничего не делал. Неизменный труженик штаба Виктор Подозеров как-то мне сказал про него:

— Вот ведь какой! Ну, хоть бы бумажки приходил подписывать. Все я составлю, все напишу, мне бы только его подпись. И того никак не добьешься.