Георгий Брянцев - Это было в Праге

Но не таким оказался свободный, независимый народ Чехии. У него нашлись и силы и подлинные, бескорыстные друзья. Он не пошел на поклон к американцам.

Человек Сойера, явный недруг чехов, сказал Гоуске:

— Заводы Шкода восстановлены почти на восемьдесят процентов.

— Неужели? — поразился Гоуска.

— Да, как это ни странно.

— И это за какие-нибудь два с лишним года?

Собеседник развел руками. Кого-кого, а этого человека никак нельзя было обвинить в необъективности. Он добавил:

— С конвейеров уже давно сходят локомотивы, тракторы, подъемные краны, станки.

Гоуска поцокал языком и выразил желание заглянут на Праздрой. Они долго бродили по обширной территории старейшего в стране пивоваренного завода, познакомились с производством, осмотрели знаменитые погреба-холодильники, высеченные в скалах, отведали превосходного пльзенского пива.

— Чудесное пиво, правда? — спросил человек Сойера.

Гоуска сделал еще несколько глотков, «прислушался» к своим вкусовым ощущениям и ответил:

— Превосходное! По-моему, оно не хуже, чем до войны. Сколько сейчас выпускает завод?

— Четыреста гектолитров.

— А его производительная мощность?

— Один миллион.

Гоуска присвистнул.

— За чем же остановка? — поинтересовался он.

— За ячменем.

Гоуска подмигнул спутнику, и они вышли из лаборатории. Гоуска огляделся и сказал:

— Через пять-шесть дней завод получит распоряжение правительства об изъятии со складов семидесяти процентов зерна. Поняли?

— Да.

— Это зерно в связи с недородом частично должно пойти на снабжение основных промышленных центров, а частично в семенной фонд. Вам это понятно?

— Да.

— Поэтому в ближайшие же дни зерно придется пустить в переработку. Надо замочить его, но замочить так, чтобы оно перепрело, покрылось плесенью и оказалось непригодным ни на пиво, ни на семена, ни на еду. Как это сделать, я вас учить не буду. Здесь играют роль и сроки, и вентиляция, и разные другие фокусы.

— Понимаю вас.

Слива был точен и явился ровно в восемь вечера. Гоуска провел гостя в кабинет, извинился и оставил его.

Прохаживаясь по знакомому обширному кабинету, Слива вспоминал о том, как он впервые вошел в этот дом, как его принял тогда Гоуска, как было решено привлечь в качестве истопника Ярослава Лукаша.

С тех пор минуло два с лишним года. Где был это время Гоуска? В Швейцарии. Чем он занимался там? Пока неизвестно. Известно лишь одно: он возвратился в Прагу, надеясь, что никто не знает о его причастии к гестапо. Еще задолго до приезда Гоуски из Корпуса национальной безопасности пропало досье на его имя, заведенное в свое время начальником островного особого пункта гестапо, штурмбаннфюрером Зейдлицем. Таить нечего, Корпус был и остается объектом жгучего внимания реакции, и работникам Корпуса еще не раз придется тщательно проверять свои ряды. Враги просочились и в Корпус национальной безопасности. Хищение досье на Гоуску — дело их рук. Но они просчитались. Они забыли о том, что, кроме документов, существуют еще и люди.

На что же рассчитывает Гоуска? Что он собирается предпринять? Почему о нем так заботятся Зенкл, Дртина, Рипка?

Верное чутье у начальника Сливы, Ярослава Лукаша. Он сразу сообразил, что Гоуска неспроста явился в Прагу. Другой вопрос — зачем? Но это должно выясниться в самое ближайшее время. Если не проболтается он сам, то сведения будут добыты без его участия.

Но вот явился в кабинет Гоуска. Он был надушен, выбрит, причесан. Его лицо с отвисшими жирными щеками больше, чем всегда, напоминало морду откормленного мопса.

Он взял гостя за обе руки и усердно потряс их.

— Я поражен! Буквально поражен трансформацией, происшедшей с вами, — начал Гоуска, щуря свои маслянистые глазки.

— И я не меньше. Поражен и вашим возвращением в Прагу, и вашим новым положением, — в тон ему ответил Слива.

— Охотно верю. Но вы не станете мне доказывать, что министерство внешней торговли — это совершенно то же, что и Корпус национальной безопасности. А?

— Нет, не стану. Но скажу откровенно, что предпочел бы оказаться на вашем месте. Я не стремился попасть в этот Корпус. Это было бы не только дерзостью, но и сущим безумием. Меня взяли в Корпус вопреки моему желанию.

— Ц-ц-ц! Не горячиться. Только не горячиться. Я не вижу в этом ничего плохого. Между прочим, вы обедали?

— Благодарю. Я сыт.

— Но от стаканчика вина не откажетесь? А? Я привез чудесное вино из Берна. Сосешь и боишься язык проглотить. Полакомимся?

— Пожалуй. Ради нечаянной встречи.

— Вот и прекрасно!

Несколько минут хозяин и гость смаковали действительно редкостное швейцарское вино.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросил Гоуска.

— Через два месяца стукнет тридцать.

Гоуска сочувственно покачал головой и вновь наполнил небольшие бокальчики. Он обдумывал: расспрашивать ли Сливу или сначала кое-что рассказать о себе? Лучше сначала о себе. Пусть Слива убедится, что Гоуска с ним откровенен.

— Представляю себе, как вы были удивлены, когда я внезапно исчез, — начал Гоуска.

— Не только удивлен, — ответил Слива, закуривая сигарету.

— Но и…

— Если говорить правду, то и обижен.

Неожиданно для Гоуски Слива коротко, но очень ясно изложил свою историю.

Он был бы горячо благодарен Гоуске, если бы тот в критическую минуту взял его с собой в Швейцарию. Каждый в те проклятые дни думал лишь о спасении собственной шкуры. Гестаповцы в панике бросили своих друзей. И можно только удивляться, что все обошлось гладко. Понятно, чтобы замести следы, пришлось кинуться в другую крайность. Пятого мая Барабаш оказался случайно среди восставших. Конечно, помогло то, что его сотрудничество с гестапо продолжало быть тайной. Если Гоуска помнит, он еще задолго до майских дней перешел на нелегальное положение. Вот с этого и началось. А потом подвернулся удачный случай. В бою с немцами был убит некий Антонин Слива, его ровесник. Отец Сливы был социал-демократом и погиб при крушении поезда. У Сливы не осталось никого из родных, и явилась возможность воспользоваться его документами. Получилось так, что Барабаш, сотрудничавший с гестапо, погиб, а коммунист Слива остался в живых. А как только в стране восстановился порядок, его сразу взяли в Корпус национальной безопасности.

— Вот только одного человека я побаиваюсь, — добавил Антонин. — Кроме вас, он один знает меня как Барабаша. И знакомству с ним я обязан вам.

У Гоуски засосало под ложечкой.

— Кого вы имеете в виду? — спросил он приглушенным голосом.

— Старика Гофбауэра.

— А-а-а! — облегченно вздохнул Гоуска и рассмеялся. — Я ведь и забыл, что вы квартировали у него. Ну, пусть Гофбауэр вас не беспокоит. Он…