Богдан Сушинский - Путь воина

Состояние дезертира Потоцкого не волновало. Слушая его рассказ, он оттягивал момент, когда следовало задать самый важный вопрос: что произошло с командиром корпуса, с его сыном? Только потому, что граф не спешил с этим вопросом и до боли в сердце боялся ответа на него, он приказал адъютанту дать беглецу чего-нибудь попить. Этот солдат должен выжить. Он ему еще не раз понадобится, если только действительно является одним из немногих оставшихся в живых…

Солдата куда-то увели, точнее, утащили. Несколько минут отхаживали, чем-то поили-кормили. Успели даже слегка переодеть и отмыть лицо. После чего вновь ввели в кабинет коронного гетмана и без разрешения хозяина усадили в одно из свободных кресел.

– Пока вы будете расспрашивать, он не умрет, – со знанием дела заверил Торуньский. – Вот только знает он немногое.

– И я бы не очень-то доверял ему, – добавил хорунжий. – Мало ли чего способен наговорить солдат, дезертировавший с поля боя.

– Но я не дезертир! – неожиданно резко перебил его солдат. На вид ему было не более двадцати. Очевидно, из новобранцев, которых нахватали по разным имениям да по городкам из обедневших польских семей. – Я так и понял, что вы принимаете меня за дезертира. А я сражался честно. Вот вам крест. На коленях, на Библии поклянусь.

Смарун пытался сползти на пол и встать на колени, однако адъютант своевременно придержал его и вновь затолкал в довольно глубокое, обтянутое тонкой свиной кожей кресло.

Хорунжий намерен был оспорить его клятвенные заверения, однако Потоцкий презрительно бросил:

– Выйдите вон, хорунжий. Вы, адъютант, останьтесь.

Коронный гетман налил себе в венецианский бокал немного вина, отпил несколько глотков, не спуская при этом глаз со скитальца.

– Ты, солдат, знаешь, что командующим этим корпусом был граф Стефан Потоцкий?

– Знаю, ваша светлость.

– Знаешь, что он – мой сын?

– Ваш сын?! – ужаснулся скиталец. – Нет, ваша светлость, этого я не знал. И никогда не видел его, потому что только три недели как в армии.

– Во время сражения ты тоже не видел его? Ты не видел, как он сражался и что с ним произошло?

– Не видел. Но слышал, как кричали: «Потоцкий погиб. Потоцкий!» Вы уж извините, ваша светлость. Потом об этом переговаривались наши офицеры. Один из них сказал, что Потоцкий смертельно ранен. И слышал, как казаки жалели, что не смогли взять живым Потоцкого. Я ведь просидел в том болоте ночь и весь день. Господин Барабаш тоже убит казаками, которые взбунтовались против него. Но это произошло еще раньше. Все казаки и драгуны перешли на сторону Хмельницкого. Уходя из лагеря, мы передали казакам пушки и отпустили казаков королевского реестра.

– Значит, вас разбили во время отступления?!

Еще несколько минут солдат рассказывал все, что знал. Потоцкий больше не прерывал его и никак не комментировал услышанное. Он был потрясен настолько, что, заметив его состояние, майор спросил, не позвать ли лекаря-германца.

– Теперь у меня есть три лекаря, способных излечить меня от этой страшной напасти, – вино, сабля и моя ненависть к этим выродкам – казакам, – спокойно, холодно ответил Потоцкий. – Не останется такого креста на Украине, на котором я бы не распинал их, не останется такой ветки, на которой хотя бы одного не подвесил. Огнем и мечом пройду по этой земле, огнем и мечом верну ее в католичество, под корону польского короля.

Приказав вывести солдата, Потоцкий опустошил несколько бокалов вина, но чувствуя, что оно не способно одолеть его, попросил подать коня. Вырвавшись за пределы предместья, он приказал майору и шести гусарам охраны оставить его одного и погнал коня в поле, в сторону Черкасс.

Почти загнав животное, граф свалился с седла у какой-то часовни и, обхватив руками стоящий рядом с ней каменный крест, выплакался наедине с собой, проклиная эту войну, свою гордыню, заставившую толкнуть сына в поход против Хмельницкого, и свою несчастливую долю.

Он все помнил… Как польный гетман Калиновский отговаривал его от похода на Сечь; как призывал назначить командиром передового отряда кого-то из более опытных военачальников. Как заклинал не разделять армию, ибо при этом разделе получалось, что большая часть войска оставалась в тылу, а экспедиционный корпус расчленялся на две колонны: одна двигалась степью, другая, на лодках, спускалась к Сечи по Днепру.

«Как я мог положиться на совершенно не смыслившего в военных делах сына, послав его на позор и гибель, против Хмельницкого?! – спрашивал теперь себя Потоцкий. – Конечно, мне хотелось, чтобы сын добыл себе славу полководца и со временем сменил меня на посту коронного гетмана, но вот к чему это привело… Как я мог допустить, чтобы казаков возглавила эта продажная бездарь Барабаш?! Который конечно же не способен был удержать под своей булавой реестровиков, поскольку никогда не пользовался у них никаким авторитетом. Они убили своего гетмана, предались повстанцам и заодно предали моего сына! Нет прощения! Нет им прощения!» – В кровь сбивал он кулаки, колотя ими по старому, изъеденному стихиями каменному кресту.

Когда адъютант и гусары из охраны обнаружили его, граф пребывал в состоянии полнейшей прострации. Какое-то время Торуньскому даже казалось, что он сошел с ума.

Реквизировав в ближайшей деревеньке обычную крестьянскую повозку, половину пути, пока Потоцкий не пришел в себя, они везли его в этой повозке словно на казнь.

Очнувшись, сильно постаревший полководец заговорил с сыном. В его воспаленной фантазии проигрывалась сцена, которую адъютант хорошо помнил. Это была сцена напутствия Стефана перед его первым боевым походом.

– Я дал тебе войско, Стефан. Под твоим командованием находятся лучшие силы, которые у меня есть. Гусары, прусские драгуны, саксонские артиллеристы, отборный полк казаков реестра. Иди напролом. Развей повстанцев по степи. Доберись до Сечи и накажи эту погань так, чтобы, узнав о твоей мести, содрогнулись в Бахчисарае и Стамбуле. Хмельницкого и всех прочих атаманов и полковников привези сюда закованными в кандалы. В эти дни Польша должна понять, что у коронного гетмана Потоцкого появился сын, достойный славы отца и деда. Что у нее вновь появилась «первая сабля Короны». Что у нее – свой Македонский и свой принц де Конде. Ты должен повести себя так, чтобы твое имя вошло в историю Польши, а сам ты со временем взошел на польский трон.

Напутствие было необычным. Возможно, поэтому адъютант запомнил его почти дословно и мог подтвердить, что сейчас Потоцкий тоже почти дословно повторяет его.

Но когда перед коронным гетманом действительно представал сын… О, когда он еще представал, каждое слово его было преисполнено не любовью к Стефану, не страхом за него, а презрением ко всем остальным сыновьям рода человеческого и ненавистью ко всем остальным отцам, чьи сыновья должны были сходиться в эти дни на полях сражений не только Польши, но и всего мира.