Ванда Василевская - Реки горят

Владеку хорошо — он ни о чем таком не задумывался, а жил себе, словно все вокруг делалось само собой. Но Марцысь еще с детства увлекся тем, что называлось выработкой характера. Человек должен проверять себя, управлять собой, воспитывать в себе нужные свойства, истреблять свойства излишние и вредные. Уже много лет он упражнял силу воли. Он довел в себе до совершенства уменье просыпаться в заранее назначенный час: «Проснуться без десяти семь!» — приказывал он себе с вечера. Сначала это не выходило. Он вдруг просыпался испуганный, словно его за волосы выхватили из мягкой глубины сна, и, взглянув на будильник, убеждался, что всего пять часов. Засыпал и снова вскакивал; но оказывалось, что он спал всего десять минут и до назначенного срока еще далеко. В конце концов Марцысь добился того, что просыпался — минута в минуту — в то время, которое назначал себе с вечера. Дома знали, что Владека надо силой стаскивать с постели, но Марцысь всегда встает вовремя. «Значит, можно выработать в себе все, что хочешь!» Можно овладеть своим сном — значит, и многим другим, происходящим будто бы независимо от тебя. И это необходимо, если хочешь стать настоящим человеком. Кем именно — было для него не совсем ясно, и выбор часто зависел от случайности: от последней прочитанной книги, от недавних событий. Но всегда это было что-нибудь необычайное, изумительное, прекрасное.

Иногда — капитан судна или знаменитый путешественник, иногда — полководец или изобретатель. Но во всяком случае герой. Этой основной цели и служили все мелкие упражнения воли, к которым он принуждал себя. Скажем, круглый год, вне зависимости от температуры, мытье с ног до головы холодной водой. Мать кричала, что он простудится, что это бог знает что — обтирание зимой, в холодных сенях, где вода в ведре покрывалась тонкой коркой льда! Да, сперва это было ему трудно. Пока он наливал в таз ледяную воду, кожа от одного предчувствия того, чему она сейчас подвергнется, дрожала мелкой дрожью, и все тело невольно ежилось. Вода обжигала, как огонь, перехватывало дыхание. Но вот он докрасна растирал тело грубым полотенцем, и его охватывала внезапная, неизъяснимая радость. Потом гимнастика на коврике из лоскутов, и снова радость от того, что мускулы становятся все крепче, играют под кожей. И постепенно холодная вода становится уже необходимостью, ежедневной привычкой, удовольствием. Значит, можно силой воли приучить свое тело радоваться тому, чего оно раньше боялось! Можно также научиться сдерживать гнев; если ты не позволяешь вывести себя из равновесия, это тебе дает преобладание в стычках с товарищами. Можно упражнять волю и в другом — отказаться от сладких блюд, от десертов: «Не люблю!» Мать сперва упирается: «Сладкая пища необходима», но в конце концов вынуждена примириться и лишь время от времени поворчит: «В нашем доме, когда я была маленькая, речи ни о каких таких капризах не было. Ешь, что дают, и все!» Но мать его не понимает. Ведь надо подготовиться к будущей жизни — уметь отказывать себе во всем, уметь сказать себе: «Делай так, и не иначе!» Это нужно, чтобы суметь перенести все, что переносили люди на необитаемых островах, в глубине пустынь, на вершинах гор, в самых трудных условиях, чтобы суметь посмеяться над трудностями и препятствиями.

И вот оказалось, что Марцысю трудно отказаться от хвастовства. Вдруг так захочется поразить чем-нибудь Илью или даже Егора Ивановича! Илья — тот слушает с разинутым ртом и широко раскрытыми глазами, и Марцысь все более увлекается, увлекается, пока вдруг не заметит, что явно перехватил. Тут-то Егор Иванович и подмигнет ему с такой плутовской усмешкой, что Марцысь, покраснев как рак, сразу умолкает.

И это тем более нелепо, что как раз теперь то, о чем всегда мечталось, как о далеком, туманном будущем, начинает претворяться в действительность. Работа на тракторе — это уже нечто настоящее. Это не мечта, что, мол, когда-нибудь… Это уже в руках, это не обет, а свершение. Марцысь-тракторист уже что-то собой представляет. Он уже действует. Разумеется, это еще только начало. Но, видя свою фамилию на доске почета или в районной газете (ох, какая это крылатая, поднимающая кверху радость! Только бы не выдать ее, ни за что на свете не показать окружающим!), получаешь подтверждение, что ты не ошибся, что у тебя были не просто детские мечты, что ты действительно будешь «кем-то», и это признают все, даже сам Егор Иванович, который, посмеиваясь над хвастовством Марцыся, хвалит его работу, даже мать, которой все еще кажется, что Марцысь ребенок, и которая все же не может не гордиться им. И, наконец, это признает Ядвига, с которой Марцысь говорил гораздо откровеннее и искреннее, чем с матерью, и которая никогда не давала ему почувствовать, что она намного старше его. К ней можно было относиться, как к товарищу, и она держала себя, как настоящий товарищ.

Как раз в эти дни Ядвига получила письмо от уполномоченного посольства унтера Лужняка. Она долго и недоверчиво вертела в руках конверт. Письмо? Что это может быть за письмо? Она даже не подумала о Стефеке: сразу заметила почтовый штамп ближайшего городка. Недоверчиво перечитывала адрес: «Ядвиге Хожиняк».

Хожиняк… Неужели это ее фамилия?

Последнее время она опять совсем позабыла о Хожиняке. Даже удивительно — ни разу не подумала о нем за все эти месяцы. Но это не меняло положения вещей — того, что она носила эту чужую фамилию чужого человека.

Какая новая неприятность ее подстерегает? Она неприязненно припоминала короткое сухое письмо, которое получила от мужа, когда он распорядился, чтобы она ехала на юг. Теперь письмо было не от него, почерк на конверте незнакомый. И все же лучше, пожалуй, его не распечатывать. Зачем нарушать спокойствие, которое она, пусть немного искусственно, но все же выработала в себе здесь? Щебет Олеся, заботы госпожи Роек, ее мальчики, все эти здешние люди, такие славные, сердечные; серебристая мягкая шерсть овец, нежное слабое блеяние ягнят, расцветающие в степи тюльпаны — нет, она не хотела ничего, что могло бы испортить ей эти дни.

Но госпожа Роек прикрикнула на нее:

— Да что ты, дитя мое, заранее огорчаешься? Вот сумасшедшая, право! Распечатывай. Что там может быть такого? И как в тебе никакого, ну никакого любопытства нет?.. Я бы уже сгорела от нетерпения узнать поскорей, а ты…

Письмо было коротенькое, на официальном бланке:

«Милостивая государыня, прошу вас по нетерпящему отлагательства делу немедленно приехать к уполномоченному польского посольства».

И все.

Неразборчивая размашистая подпись.

— Что это может быть? — удивлялась Ядвига.

— Поедешь — узнаешь.

— Вы думаете, надо ехать?

Госпожа Роек заломила руки.