Ванда Василевская - Реки горят

У вагона сразу же начался скандал.

— Куда вы лезете? Листок, я сказал! Листок с номером эшелона! Где у вас листок?

— Какой еще ко всем чертям листок?

— Да ведь выдавали листки, на вокзале выдавали! Чего вы стали на дороге? Посторонитесь!

— Сами, мадам, посторонитесь! Поезд для всех.

— Все в один не влезут, на то и очередь.

— Прошу отойти. Я буду впускать только тех, у кого есть листки с номером эшелона. С номером пять.

— А где было взять листок?

— Да не мешайте же! Люди с утра в очереди стояли, получали листки, а этот пришел на готовое! Эй вы, господин, хватит нянчиться с ним, он тут всех задерживает.

Высокого субъекта без листка оттолкнули в сторону от дверей. Сзади толпа так напирала, что плотная женщина в ватной кофте — та, что спорила с сыном в посольстве, — едва не рухнула с приставной деревянной лесенки.

— Спокойней, прошу вас, спокойней, по очереди!

Оказалось, что в вагоне уже есть пассажиры, несмотря на то, что он был заперт. В углу, поближе к железной печке с изогнутой ржавой трубой, уже устроилось на грудах узлов несколько человек.

— Ого, да тут уже сидят…

— Это каким же чудом?

Стоявший в дверях представитель посольства грозно обернулся:

— Это никого не касается. Раз сидят, значит имеют право. Следующий, пожалуйста!

— Не касается… Опять какая-нибудь протекция?..

— А вы когда-нибудь видели, чтобы обходилось без протекции?

— Попрошу без замечаний! — заорал опять контролер. — А это еще что? Где номерок?

— У меня записка, записка из посольства… — робко сказала Ядвига.

— Ага, записочки из посольства… — язвительно заметил кто-то. — Значит, не обязательно номерок, годится и записочка?

— Ну, разумеется, одни с утра должны стоять в очереди, а другие…

Но Ядвига словно не слышала этих попреков. В вагоне было еще довольно просторно, она быстро нашла место на охапке соломы, опустилась на нее и только тогда почувствовала, как невероятно устала. Рука, на которой лежал ребенок, с трудом разгибалась. Узелок, который она с собой таскала, натер ей другую руку, оставив на ней широкую синюю с кровоподтеками полосу.

Она хотела напоить ребенка, но это не удалось. Холодный бледный чай вылился из угла рта, — малыш даже глаз не открыл. Между неплотно сомкнутыми веками виднелась стеклянная полоска белка и краешек мутно-синей радужной оболочки. Ядвига прислонилась головой к стене теплушки. Вокруг нее шумели, толпились, искали мест все прибывающие пассажиры.

— К черту с этим барахлом, — волновался кто-то. — Завалили весь вагон. И откуда столько набрали? Как, еще корзина? Вам бы надо отдельный вагон себе заказать.

— Вот видите, мама, — услышала Ядвига уже знакомый голос.

— Ставь, ставь чемодан, — послышался ответ. — Здесь будет удобнее. Владек, да побойся ты бога, где же тот узел, что в одеяле?

— Какой еще узел?

— Ну, не горе ли с этими мальчишками?.. Который в сером одеяле. Оставил? Выскочи-ка поскорей… Боже, боже, наверно уже украли…

— Да чего вы, мама, мечетесь? Вот он лежит, ваш узел…

— Мой? Почему мой? Такой же твой, как и мой.

— Нет уж, мне вы этого барахла не навязывайте. Говорил я, не тащите всякой рухляди, а вы…

— Ох, уж эти дети… — застонала женщина и стала разматывать черный вязаный платок. — А жара, не дай бог!

— Еще бы не жара! Ведь вы, мама, сто одежек напялили, будто на Северный полюс собрались.

— Марцысь, Марцысь… Неужто же еще один узел надо было связывать? Лучше на себя надеть. А то бы вы с Владеком опять набросились…

— Уж так мы и набрасываемся!

В сторонке кто-то тягуче рассказывал:

— Ну вот, мы это сейчас собрались, и на станцию… Три дня, милая вы моя, на этой подводе… Я уж думала, не доеду, всю душу из меня вытрясет… А пыль! Так на зубах и скрипит, легкие у меня и сейчас, наверно, черные, не откашляешься. Лошаденка какая-то замученная, а уж эта подвода, прости господи… Но я уж так себе сказала: раз надо так надо…

В углу капризно хныкала чья-то девочка.

— Тихо, тихо, золотко мое, сейчас поедем, вот сейчас, сейчас и поедем… На, возьми яблочко, скушай…

— Не хочу яблочка…

— А пирожка? Может, пирожка? Скушай, золотко, скушай хоть кусочек…

— Не хочу пирожка…

— А воды с соком?

— С каким соком?

— С малиновым, золотко, с малиновым.

— С малиновым не хочу…

— А по заднице хочешь? — ворвался в эту семейную идиллию грубый голос. Девочка окаменела, открыв рот. Мать, как львица, кинулась на ее защиту.

— А вам что? Как вы смеете? Хамство какое…

— Заткнитесь, дамочка. Ишь, глядите на нее, хамами обзывает… Вы бы лучше своего ублюдка успокоили, и без него шума хватает…

— Кто это ублюдок? Мое дитя ублюдок? Мое дитя?

Девчонка, пользуясь случаем, издала пронзительный визг. Мать схватила ее в объятия.

— Тихо, мое солнышко, тихо, мое золотко… Как она, бедняжка, перепугалась! И не стыдно так пугать ребенка? Что за люди пошли, что за люди!..

У дверей опять началась сутолока.

— Как, вы еще впускаете? На головы друг другу сесть прикажете, что ли?

— Напихали барахла, вот для людей и нет места.

— Ну послушайте только, какой-нибудь несчастный чемодан уже всем глаза колет… У самого нет, так он другим завидует.

— Подвиньтесь, пожалуйста.

— Куда я подвинусь? На потолок? Взбесились, что ли? Что ж нам, как скоту ехать?

— Ну, ну, не орите, дамочка. А ну, подвиньтесь!

— Не пускать больше никого, не пускать!

— Вот какой народ пошел… Сам влез, так уж другому не надо, — возмутилась маленькая худощавая женщина, ловко взбираясь по лестнице. Но, едва очутившись в вагоне, она тотчас присоединилась к хору протестующих: — И так нас, как сельдей в бочку, напихали! Куда еще втискивать! Есть ведь и другие вагоны…

— Ага, какая умная… А в другие вагоны прямо так и приглашают, скучно им одним ехать, компании ищут…

— Пойдут же следующие эшелоны.

— Пойдут, как же! Вот вы их, господин хороший, и подождали бы, если угодно, следующих эшелонов. Какой умник нашелся…

— Одного понять не могу, — повернулась вдруг к Ядвиге обладательница двух строптивых сыновей и груды вещей. — Откуда это столько мужчин набралось? Толкаются, отнимают место у женщин и детей, вместо того чтобы идти в армию… Роек моя фамилия, — представилась она, энергично подавая руку. — Вон, глядите, здоровые молодые мужики. В Бузулук бы ехали, в лагеря, а не шатались по свету…

— Ишь, какая боевая! — вознегодовал молодой человек, почти не видный за грудой узлов.

— А что ж… Раз война, место мужчины на фронте.

— Нам-то небось сами запретили? — ворчливо напомнил Марцысь.

Госпожа Роек так стремительно обернулась к нему, что солома зашуршала.

— О мужчинах разговор, а не о детях!

— Хороши детки! — неприязненно отозвался юноша из-за груды узлов.