Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

Зигфрид размышлял над этим минуты две-три и уже хотел сойти вниз, но шорохи возобновились, и он приостановился, стал прислушиваться, готовый в любой момент вернуться в комнату. Вот сейчас ему действительно нельзя рисковать, надо освободить Анну. Как он это сделает, пока не знал, но сделать должен.

Возня стала стихать. Зигфрид перегнулся через перила, стараясь разглядеть что-нибудь в скудном свете, сочившемся от снега через окно на площадке, и облегчённо вздохнул: там пристраивался на ночлег небольшой пёс.

Зигфрид шагнул на ступеньку, но вдруг из комнаты Гука послышался смех, который становился всё громче и истеричнее, а потом внезапно смолк. Зигфрид угадал, что Гук сломлен, но смех ему не понравился. Как бы в истерике этот трус не натворил бед: возьмёт да и откроется Фишеру! Зигфрид почти наполовину спустился, но решительно повернул назад. У двери приостановился, легонько толкнул её – она всё ещё была не заперта. Зигфриду это показалось странным. Чтобы Гук лёг спать, не закрыв дверь?

Он тихонько вошёл и увидел, что на столе стоит не погашенная лампа, а Гук лежит на диване всё в том же халате, прикрыв голову полотенцем, свёрнутым в несколько слоёв.

Фишер не торопился с выводами, хотя шёл уже третий день, как в гестапо доставили Анну Вагнер. Ему, бывшему сотруднику посольства Германии в Москве, пришлись по душе многие русские пословицы, из которых он извлекал полезные сентенции, помогавшие познать такой необычный народ столь необычной страны. И когда он, распрощавшись с дипломатической службой, поступил в гестапо и снова объявился в России, то построил систему допроса преступников, которых сами русские называют патриотами, по принципу: сначала разгадать суть человека, на какой он замешан закваске, а потом, как говорится, «брать быка за рога».

Анну Вагнер он видел раза три в городской управе, слышал о её австрийском происхождении, скромности, деловитости. Однако отметил в ней излишнюю сосредоточенность, не свойственную её возрасту. Удивляло, что она никуда не ходила. Потом её стал навещать этот Ларский. По донесениям Коха, помощник художника, обладавший внешностью, которая всегда притягивает к себе женщин, а также уживчивым и весёлым нравом, держался в коллективе просто, никому не навязывался в друзья, но никого и не сторонился. Известная доля легкомыслия, надо думать, делала его ещё более притягательным для дам. Победами у них он не хвастал, но иной раз в общежитии не ночевал. И было неясно, как совместить это с острым умом, некоторой склонностью к иронии и наблюдательностью, которые отмечал в Ларском Кох.

Когда ни директор, ни тайный агент, ни открытая слежка ничего не дали, Фишер решил подключить фрау Антонину, ибо чутьё опытного разведчика подсказывало ему, что таким людям, как Ларский и Анна Вагнер, доверять нельзя. Его тем более беспокоили их занятия немецким языком, что подпольная рация чаще всего действовала где-то в том же районе. Немного обескураживало, что рация то работала на линии фронта, то продолжала работать, когда Ларский подолгу не ходил на занятия. И всё-таки Фишер был уверен, что нащупал нужные ниточки и тянет их с двух сторон. Осталось найти обстоятельство, которое связало бы их вместе крепким узлом. Он очень рассчитывал в этом деле на фрау Антонину, и вот она мертва. Убила её Анна Вагнер, которая и без того у него на подозрении. Версию о ревности Фишер сразу же отмёл.

Прежде чем вызвать ещё раз Вагнер, оберлейтенант прокрутил в памяти все подробности первого допроса. Он хорошо рассмотрел её тогда. Белокурая, синеглазая, очень миловидная, будь эта девушка в Германии, она являла бы прекрасный образец арийской женщины. Не нравилось только выражение глаз, холодно-спокойное, с оттенком превосходства. Этого взгляда заместитель начальника эйнзатцкоманды простить ей не мог. Он резко спросил:

– Фамилия?

– Меня привезли сюда, чтобы спросить фамилию?

Она была горда. Слишком горда. Он пытался вразумить её, напомнить, где она находится:

– В такой ситуации другая бы на вашем месте…

– Каждый на своём месте, господин Фишер…

Она посмела прервать! Эта девица просто злила его.

– Не хватало мне ещё философии!

Нет, он не даст ей возможности «пофилософствовать», разыгрывая из себя героиню.

– Когда последний раз виделись?

– С кем?

– Не прикидывайтесь! Бесполезно! Молчите? Сколько вам лет?

Она молчала.

– Ну, вы не в том возрасте, когда его скрывают…Почему не отвечаете?! – Фишер сорвался на крик.

– Жду, когда вы станете говорить со мной подобающим образом.

– О, не спешите, фрёйлейн Анна. С вами ещё будут говорить «подобающим» образом.

В голосе его звучала насмешливая угроза. Он обратился к присутствовавшему на допросе Гуку:

– Не правда ли, красивая девушка?

– Да, очень.

– Вот видите, Вагнер, а выйти отсюда вы можете…уродливой.

Она продолжала молчать. Поняв, что сейчас от неё ничего не добиться, Фишер приказал увести её – незачем тянуть волынку, надо браться покруче.

Теперь Фишер ждал только Гука, чтобы начать очередной допрос Анны Вагнер. Этот тип, конечно, ничтожный человек, но хороший помощник, аккуратный, исполнительный, и за эти качества Фишер терпел его возле себя. Однако, что он себе позволяет, этот Гук! Сейчас приведут Вагнер, а он не явился на службу! Такого с ним ещё не бывало.

В кабинет ввели Анну. Фишер сразу заметил в ней перемену: под глазами легли тёмные тени, лицо осунулось, рот плотно сжат. Он усмехнулся – три дня, проведенные в гестапо, женщину не украшают.

– Ну, – решил брать быка за рога Фишер, – вопрос первый: кто дал вам оружие?

– Никто.

– Откуда же оно у вас?

Анна молча отвернулась.

– Смотреть на меня! Вопрос второй: от кого вы получали задания?

– Никаких заданий я не получала.

– Почему же убили Иванько?

Анна, не поворачивая головы, отвела глаза в сторону.

– Ах, не придумали подходящего объяснения! Вопрос третий: что за человек ходит к вам домой?

– Ко мне разные люди ходят.

– Зачем?

– Берут уроки немецкого языка или просят перевести какую-нибудь бумагу.

– А теперь вопрос последний: вы будете говорить правду?

– Я говорю правду.

– Тогда объясните, где и зачем взяли пистолет?

Анна молчала. Фишер с едкой любезностью напомнил:

– Вы же сами переводили для населения распоряжение немецкого командования, направленное в городскую управу: за хранение оружия – расстрел!