Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.4. Буря

Петер Спаре и Аугуст Закис все время были на переднем крае, и то, что им пришлось пережить, навсегда осталось в их памяти. Клочок земли, который они защищали, стал скалой, о которую разбивались все волны немецкого наступления. Если неприятелю удавалось продвинуться на флангах их соединения, дивизия тоже поворачивалась фронтом немного влево или вправо.

— Никуда ты, гад, не пройдешь!

И не прошел.

— Поплюй на ладони, придется опять понатужиться, — говорили друг другу стрелки, когда немецкие цепи снова поднимались в атаку.

— Ты еще жив, старина? — перекликались они, отбив очередную атаку.

В этих боях пал командир полка Кириллов, и полк продолжал сражаться под командой комиссара Пиесиса.

Пришло пополнение, на место павших товарищей стали новые бойцы, а те, кто вышли невредимыми из этого ада, с удивлением оглядывались вокруг:

— Вот, оказывается, дождались тебя, апрельское солнце!

В иссеченных осколками снарядов березовых рощах тянулись к солнцу набухшие почки. Весна, весна, великая кудесница, пришла преобразовать природу. Но теперь-то и начались самые большие трудности.

Во второй половине апреля, в результате длительных боев, немцам, наконец, удалось перерезать коридор, который в последние зимние месяцы отделял 16-ю армию от их главных сил. Образовалось подобие узкой горловины. С отчаянным упорством почти целый год потом оберегали немцы эту горловину. Ее с обеих сторон можно было покрывать нашим минометным огнем, и она превратилась в подлинную дорогу смерти, где каждый день гибли сотни неприятельских солдат.

Транспорт Латышской стрелковой дивизии, подвозивший стрелкам продовольствие и боеприпасы из Крестцов, в момент прорыва немцами нашего коридора остался по ту сторону горловины. Создалось весьма напряженное положение. Чтобы добраться до дивизии, теперь надо было проделать долгий и сложный путь.

В таком же положении находилось и несколько других дивизий. И как раз в это время обозу пришлось менять сани на телеги, что еще больше усложнило положение.

Самоотверженно трудились шоферы грузовых машин, меряя дальний путь вокруг Валдайской возвышенности, этой матери Волги, Днепра и Даугавы. Круглые сутки сидели они у руля, с ног до головы забрызганные грязью, на каждом шагу увязали в трясинах, а когда, наконец, достигали Ловати, километрах в пятнадцати к югу от города Холм, который частично был еще в руках немцев, путь им преграждала река. Теперь надо было сбивать из бревен плоты, нагружать их мешками с мукой и говяжьими тушами и переправлять через неспокойные воды разлившейся Ловати. Нужда была большая, а плотов мало. Все только и ждали, когда наведут понтонный мост.

Продовольствие стали подбрасывать по воздуху на транспортных самолетах. Но самолетам негде было приземляться, пока не подсохли прифронтовые аэродромы. Тюки с продовольствием сбрасывали на парашютах. Каждый мешок муки или ящик с консервами теперь ценился на вес золота. Каждый день руководство дивизии рассчитывало скудный паек на граммы, и каждый день этот паек уменьшался. Были дни, когда на стрелка приходилось не больше пятидесяти граммов хлеба.

Боевой сектор дивизии походил на острый клин, который вдавался в линию немецкого фронта и напоминал полуостров, окруженный с трех сторон неприятелем. Изо дня в день на этот полуостров шквалом налетали немцы, но стрелки отбивали все атаки.

С тех пор как дивизия начала свой боевой путь, она без приказа высшего командования не отходила ни на пядь. В ее языке были слова: атака, наступление, прорыв, но не было слова отступление. Чтобы поддержать силы, стрелки варили из хвои витаминный настой, заготовляли березовый сок и пускали в котел всякую зелень, которую ранняя весна скупо выгоняла из земли.

Над расположением дивизии ежедневно пролетали в сторону Демянского плацдарма тихоходные транспортные «юнкерсы». Стрелки прозвали их «коровами». По-видимому, в 16-й армии дела с продовольствием обстояли неважно, так как воздух все время был полон стадами «коров». По двадцать, по тридцать в одной группе, они низко летали над березовыми рощами и ольшаниками, где занимали позиции латышские стрелки. И целый день воздух был наполнен неимоверным гулом.

— Нам паршиво приходится, — рассуждали стрелки, — но тебе, фриц, еще паршивее.

На первых порах «юнкерсы» нахально летали почти над самыми верхушками деревьев: очевидно, не могли ориентироваться в сложной фронтовой обстановке. Однажды стрелки не удержались, и целая группа выпустила по «корове» залп. Тяжелая машина качнулась, потеряла управление и, как громадный блин, упала в нашем расположении. Консервы, шоколад и бисквиты достались в тот день советским солдатам. Теперь «коров» начали подстреливать каждый день и сбивали дюжинами. Возникло нечто подобное новому виду спорта. Когда несколько десятков «юнкерсов» были таким образом сбиты, «коровы» стали летать на порядочной высоте и в сопровождении истребителей.

Тяжелое было время. Люди худели и слабели. Немцы разбрасывали листовки, а по ночам включали громкоговорители — заводили брехню о безнадежном положении Красной Армии и приглашали сдаться в плен. «Вы отрезаны и окружены со всех сторон… — болтали гитлеровские пропагандисты. — Вам не могут подвезти ни продовольствия, ни вооружения. Вы живете впроголодь, а скоро будете голодать. Вам все равно придется погибнуть в этих болотах, где никто не может вас спасти. Зачем гибнуть, когда вы еще можете спасти ваши жизни? Кончайте эту бессмысленную борьбу, сложите оружие и сдавайтесь в плен! Командование немецкой армии гарантирует вам вежливое обращение. Вам будет обеспечено хорошее питание, и каждый из вас может вернуться к своей семье и выбрать себе подходящее занятие. Не медлите. Сделайте это, пока еще не поздно».

Они искушали голодных стрелков шоколадом, сигаретами и всеми благами ограбленной Европы. Но как только начинали трещать немецкие громкоговорители, из наших окопов раздавался дружный ответ: «Полезай сам в петлю! Погоди — скоро мы тебе опять надаем по морде!»

Острый клин, вбитый в линию немецкого фронта, не отодвигался, не крошился. Как алмазное острие, он врезался в грудь противника, когда тот кидался в атаку.

Аугуст Закис уложил под куст одежду и в одних трусах побрел по мелкой речке. Вода была еще холодная и мутная, ноги живо покраснели, все тело покрылось гусиной кожей. Низко нагнувшись, он запускал руку по самое плечо в воду и обшаривал каждое углубление под берегом, разрывал каждую норку, не обращая внимания, если ее обитатель больно щипал за палец.

— Вылезай, будь другом, — бормотал юноша, вытаскивая на свет божий крупного рака. Тот, сердито поводя усами, неохотно отправлялся в мешочек, который висел у Аугуста на груди. — Довольно ты подремал и побездельничал. Теперь по крайней мере доставишь человеку удовольствие. Мы тебя съедим, рачок, сегодня же вечером съедим. Должен бы понимать, что с пайком у нас обстоит неважно. А жить надо, иначе кто же будет бить фрицев? Вот и получится в конце концов, что и ты помогал нам воевать. За это мы будем тебя вспоминать до конца жизни.