Антон Деникин - Старая армия

— Э, что там говорить! Приедете в Варшаву и попадете в руки Пузыревского, как другие…

Князь покраснел и ничего не ответил.

Так, по крайней мере, объясняли в штабе первые непривычные для нас шаги нового командующего. На докладе своего начальника штаба он был сух и не удовлетворился подсказанным ему готовым решением:

— Я хочу знать историю вопроса.

— Слушаю!

На другой день во дворец понесли груды дел, из которых Пузыревский читал пространные выдержки в течение несколькочасового доклада командующему, знакомя его с «историей вопросов» и повергая его в безысходную тоску. Кн. Имеретинский терпел такое истязание около недели и наконец сдался: по-прежнему из кабинета ген. Пузыревского стали выходить приказания и заключения со штампованным введением: «Его светлость полагает»… «Командующий войсками приказал»…

Во время мировой войны, после галицийских побед, большою популярностью в обществе пользовались имена генералов Н. И. Иванова и Брусилова, командовавших последовательно армиями Юго-Западного фронта… И тогда в боевой практике, и теперь — на страницах военно-научных трудов приводились и приводятся соображения, распоряжения, директивы ген. Иванова, двигавшие десятки корпусов к победе или неудаче. Распоряжения, в которых он, по совести говоря, весьма мало повинен. Слишком парадоксально звучала бы подмена имени главнокомандующего именами последовательно бывших у него начальников штаба, генералов М. В. Алексеева и Владимира Драгомирова — фактических водителей юго-западных армий.

В известной зависимости от своих штабов находился и ген. Брусилов, но ему нельзя отказать и в личной инициативе, и в самостоятельности многих решений.

4-я стрелковая дивизия (железная), которою я командовал в течение первых двух лет войны, входила разновременно в состав четырнадцати корпусов и имела дело с 17-ю корпусными командирами, получив от Брусилова почетное прозвище «пожарной команды». Обыкновенно после каждой операции Брусилов выводил дивизию в свой резерв — с тем чтобы через несколько дней бросить ее в самое пекло боя, где случалась неустойка… Свидетельствую по совести, что из 17 корпусных командиров я имел дело не более чем с половиной. Прочих в командном отношении заменяли начальники штабов, не раз даже у командиров— Генерального штаба…

Наконец, верховное командование… Независимо от легальных титулов русская стратегия мировой войны, в верховном ее направлении, знает хорошо двух руководителей: генерал-квартирмейстера Ставки ген. Юрия Данилова — в первый период войны и начальника штаба Государя ген. Алексеева — во второй. Стратегия Ставки была в первом случае часто, во втором всегда их личной стратегией, и они волей-неволей несут историческую ответственность за ее направление, успехи и неудачи.

Было бы ошибочно предполагать, что отмеченное явление произрастало только на русской почве. Такое идеальное соотношение сил, какое было в сотрудничестве Наполеона и Бертье — его начальника штаба, — встречается в военной истории весьма не часто. Так, победоносную кампанию 1870–1871 гг. вел единолично генерал, впоследствии фельдмаршал, Мольтке, а вовсе не официальный глава союзных немецких армий Вильгельм I. Последний покорно следовал указаниям своего начальника штаба и только в нужных случаях авторитетом своего королевского (тогда) сана приводил в повиновение союзных принцев-военачальников. Такова же, как известно, была «подставная» роль императора Вильгельма II в последнюю войну. Во вторую половину войны она стала особенно сложной: во главе вооруженных сил Тройственного союза стоял официальный главнокомандующий — Вильгельм, неофициальный Гинденбург и фактический, как долго принято было думать, Людендорф. Но в свете последних разоблачений дезавуируется и создавшаяся репутация Людендорфа выдвижением на первый план и вовсе маленьких пружин штабного аппарата, двигавших событиями.

Ген. Куропаткин в своих «Итогах» несчастной японской войны писал о командном составе:

«Люди с сильным характером, люди самостоятельные, к сожалению, в России не выдвигались вперед, а преследовались; в мирное время они для многих начальников казались беспокойными. В результате такие люди часто оставляли службу. Наоборот, люди бесхарактерные, без убеждений, но покладистые, всегда готовые во всем соглашаться с мнением своих начальников, выдвигались вперед».

Конечно, не одно военное ведомство, но и весь бюрократический аппарат государства в большей или меньшей степени страдал этим грехом. Только последствия были неравноценны, ибо на войне за это расплачиваются лишней кровью. Ген. Куропаткин имел достаточное основание для своего пессимизма на примере старшего генералитета маньчжурских армий, на редкость неудачного. Но и в прежнее время люди «беспокойные» с немалым трудом пробивались к командным высотам сквозь фамусовско-молчалинское окружение. Так, вознесенный более почитанием армии, народа и общества, нежели признанием военных сфер, выдвинулся Белый генерал — Скобелев. Другой достойный его современник ген. Черняев остался в тени. Покоритель Ташкента жил в отставке, в обидном бездействии, на скудную пенсию, на которую, вдобавок, накладывал руку контроль по нелепым, чисто формальным поводам. И Черняев с горечью рапортовал: «Сохраню себе в утешение неоспоримое право считать, что покорение к подножию русского престола обширного и богатого края сделано мною не только дешево, но отчасти и на собственный счет»{Два года черняевских походов обошлись казне в ничтожную сумму — 280 тыс. руб.}.

Пробились крутой, своенравный, независимый Гурко и творец новой школы воспитания и обучения солдата и войск — Драгомиров, хотя последний, в особенности, всю свою жизнь вел борьбу и с людьми, и с идеями. «Я авторитета не искал, — говорил Драгомиров под конец своей жизни, — а авторитет сам ко мне пришел, невзирая на то, что я громадному большинству был неприятен и имел на своей стороне только очень ограниченное меньшинство».

Любопытна карьера еще одного «беспокойного», ген. Пузыревского. Блестящий профессор академии, автор премированного Академией наук труда, преподаватель истории военного искусства наследнику — будущему императору Николаю И, участник русско-турецкой войны, он, как мы знаем, фактически правил Варшавским округом при ряде преемников Гурко. Человек острого слова, тонкой иронии и автор беспощадных характеристик, он имел много врагов на верхах и потому, вероятно, повышения не получал; не был привлечен и к участию в японской войне. Когда с уходом Драгомирова освободился Киевский округ, государь наметил туда Пузыревского; но Драгомиров, имевший с ним личные счеты и боявшийся, что Пузыревский начнет ломать «драгомировские порядки», при прощании упросил государя изменить свое решение…