Антон Деникин - Старая армия

Присутствуя на инспекторских опросах за время своей службы в разных ролях — и опрашиваемого, и опрашивающего — наверно, более сотни раз, я помню только единичные случаи принесения солдатами жалоб; касались они обыкновенно неправильного приема на службу, дурного обращения и денежных расчетов. Как редкое исключение, при возникновении дел уголовного характера, случались массовые заявления; речь о них впереди. Во всяком случае, заявление жалобы считалось в жизни части событием, и конечно неприятным.

Можно себе поэтому представить, какую сенсацию в военном мире вызвал эпизод, имевший место в Москве в 1912 г.: на Высочайшем смотру, на Ходынском поле рядовой Софийского полка Бакурин самовольно выбежал из строя для подачи жалобы Государю…

Собственно говоря, центр тяжести этого дела заключался не в факте незаконной подачи Бакуриным жалобы и не в самой сущности ее, а в небывалом нарушении «святости строя», да еще в присутствии Государя. Строй является в глазах людей военных местом исключительной важности — наивысшим символом отрешения от личной воли и повиновения единой направляющей воле и команде начальника. Преступления, совершенные во время нахождения в строю, и в сознании военных, и в законе расценивались иначе, чем в обстановке обыкновенной. В них видели не простое проявление злой воли, а скрытые элементы бунта, посягательство на самую идею дисциплины — души армии — опасное психологическим воздействием на соседей, грозящее обратить воинскую часть в толпу. Уважение к строю внедрялось поэтому во всех армиях всех народов. Оно против воли захватывало и элементы чуждые, враждебные — не духовными побуждениями, конечно, а «автоматизмом мыслей, слов и действий». Так именно объясняла революционная печать показательный случай во время подавления войсками народных беспорядков в дни первой русской революции{«Красное Знамя».}. Команда, состоящая из «совершенно сознательных солдат», стреляла в бунтовщиков и потом оправдывалась перед своими подпольными руководителями: «Сами себя не понимаем. Каждый сам по себе — думаем и хотим хорошо. А в строю — словно воли решаешься — одурь находит… Крикнет тебе офицер команду — глядь, сам не заметил, как уже выпалил»…

Случай с Бакуриным взволновал армию. В приказе по военному ведомству объявлены были кары: «Е. И. В., во избежание повторения подобных прискорбных случаев, Высочайше повелел: сделать замечание командующему войсками Московского военного округа, поставить на вид командиру 13 арм. корпуса, объявить выговор начальнику 1 пех. дивизии, строгий выговор командиру полка; командира 1 батальона отрешить от командования, а ротного и взводного командиров уволить от службы». Рядовой Бакурин «за выход из строя с винтовкой для подачи прошения Государю Императору» предан был военно-окружному суду по законам военного времени, по статье 106 Воинского Устава о наказаниях{Ст. 106 гласила: «За сопротивление исполнению приказаний или распоряжений начальника, однако, без употребления оружия, виновный подвергается: в военное время — лишению всех прав состояния и смертной казни, или ссылке в каторжные работы без срока, или на время от 12 до 20 лет».}…

Военный писатель, ген. Скугаревский, анализируя этот случай, выискал в истории аналогичный пример: в царствование императора Николая I, во время развода вышел из строя барабанщик и, подойдя к Государю, сказал:

— Ваше Величество, жить невозможно — забивают!

Барабанщика предали военному суду, который приговорил его к нескольким тысячам ударов шпицрутенами… Времена и нравы меняются: царственный правнук Николая I, осудив само преступление, простил затем и Бакурина, и его начальников.

Во время японской войны, помню, на почве хозяйственных злоупотреблений был случай массового заявления жалоб казаками Донской дивизии — случай редкий, ибо казаки привыкли разбирать свои внутренние недоразумения между собой, «не вынося сора из избы»… Мне лично пришлось быть свидетелем подобного же эпизода в одном из уральских казачьих полков при обстановке совершенно исключительной.

Нужно сказать, что казачий быт отличался вообще от армейского некоторыми особенностями, а Уральцев — тем более. У последних нет вовсе сословных подразделений; из одной семьи выходил один сын офицером, другой — простым казаком — это дело случая. Бывало, младший брат — командует сотней, а старший — у него вестовым. Родственная и бытовая близость между офицером и казаком составляли особенно характерную черту уральских полков.

Кончалась японская война. Шли слухи о перемирии. Наш Западный конный отряд переименовали в корпус, командиром которого был назначен начальник отряда ген. Мищенко. Его дивизию — Урало-Забайкальскую — получил ген. Бернов. Приехал и приступил к приему дивизии; я сопровождал его в качестве начальника штаба.

Осмотрели Забайкальцев — все благополучно. Прибыли мы в N уральский полк. Построился полк, как водится, для опроса жалоб — отдельно офицеры и казаки. Офицеры жалоб не заявили. Обратился начальник дивизии к строю казаков с обычным вопросом:

— Нет ли, станичники, жалоб и претензий?

Вместо обычного ответа — «никак нет, ваше пр-ство!» — гробовое молчание… Генерал опешил от неожиданности. Повторил вопрос другой и третий раз… Хмурые лица, молчание. Отвел меня в сторону, спрашивает:

— Что это, бунт?

Я также в полном недоумении: прекраснейший боевой полк, исполнительный, дисциплинированный…

— Попробуйте, ваше пр-ство, начать опрос поодиночке, с правого фланга.

Генерал подошел к правофланговому:

— Нет ли у тебя жалоб?

— Так точно, ваше пр-ство.

И начал — без запинки, скороговоркой, словно выучил назубок, бесконечный ряд дат и цифр…

— С 30 декабря прошлого года и по февраль пятый сотня была в отделе, на летучих постах, и довольствия я не получал от сотенного шесть дён… 18 февраля под Мукденом наш взвод спосылали для связи со штабом армии — кормились с лошадью на собственные…

И пошел, и пошел.

Другой, третий, десятый — то же самое. Я попробовал, было, вначале записывать претензии, но вскоре бросил — пришлось бы писать до утра. Ген. Бернов, выслушав добросовестно десяток казаков, прекратил опрос и отошел в сторону.

— Первый раз в жизни такой случай. Сам черт их не разберет. Надо кончить.

И обратился к строю:

— Я вижу у вас тут беспорядок или недоразумение. От такого доблестного полка не ожидал. Сегодня смотреть полк не буду — приду через три дня. Чтоб все было в порядке.

Бернов доложил о случившемся Мищенке, тот вызвал командовавшего полком — командир был в отсутствии и побеседовал с ним так энергично, что стены китайской фанзы пришли в содрогание…