Валерий Поволяев - Русская рулетка

К советской власти Брин, в отличие от боцмана, относился спокойно: ничего худого она ему не сделала, как, собственно, и ничего хорошего, гораздо важнее для него было — не дуть, не мочиться против ветра. Брин не любил и не умел воевать с властью, с любой, причём, какой бы она ни была и какие бы флаги ни вывешивала в окнах: синие, красные, жёлтые, полосатые, в горошек или буро-малиновые, в крапинку, — власть есть власть, её надо уважать и ей подчиняться. Этому правилу Брин не изменял, решил не изменять и в этот раз. Иначе бы он не пришёл в чека.

Вздохнув, Брин с лёгкой душой потопал домой, если, конечно, хлипкую сторожку, похожую на расшатанный скворечник, можно было считать домом.

Старый сторож ждал его.

— Ну что, гулёна, набродился? — просипел он едва слышно: находясь у воды, сторож часто простужал себе горло.

— Набродился, — сказал Брин и повалился спиной на топчан — хотелось спать.

— Может, поешь чего-нибудь?

— Спасибо, ел уже. И чай пил, — сказал Брин и закрыл глаза.

Оставшись один, Крестов убрал кружки (иногда он выставлял стаканы, это зависело от настроения), спрятал коробку с заваркой и некоторое время сидел молча, неподвижно, размышляя, как действовать дальше.

Болела нога, болело плечо — гнилая погода растревожила плохо залеченные раны, в голове звенело, будто кто-то пилил ему череп круглой ржавой пилой, которая давно не была в деле — такими пилами мастеровой люд на передовых капиталистических предприятиях разделывает стволы деревьев на доски, — мозг трещал от информации, которой он обогатился.

Саня Брин оказался мужиком честным, не подлым — всё выложил, что знал, ничего не утаил, а вот боцман… Прогнил боцман. До самого нутра.

Крестов опустил руку под стол, вцепился пальцами в колено, помял его — ноет и ноет, зараза, спасу нет. Когда же прекратит ныть проклятая костяшка? Если бы это была просто костяшка, то не было бы ни боли такой, ни забот головоломных, — а это костяшка сложная, у которой и мозг есть, и хрящи, и мышцы, и сухожилия, и нервные ткани, и лимфатические узлы, и кое-что ещё, что, как разумел Крестов, и названия не имеет… вот зар-раза! Чтобы хоть как-то отвлечься, забыть хотя бы на немного о ноющих ранах, Крестов придвинул к себе бумагу, лежавшую на кипе папок сверху, — оперативное сообщение об обыске, произведённом у некого гражданина Канцельсона, морщась, пробежал глазами по тексту и осуждающе покачал головой.

Канцельсон занимался спекуляцией. Говяжью тушёнку, которую начали производить в России в двенадцатом году, менял на разные кресла французской работы, обитые шёлком, — по одной банке за одно кресло, баш на баш. За шмат сала брал целый мебельный набор для столовой, за половинку сахарной головы — швейную машинку «зингер», за коробку печенья фабрики Эйнема — шерстяной отрез на пальто и так далее — грёб под себя гражданин Канцельсон, сколько мог, не оглядываясь и не морщась, до тех пор грёб, пока им не заинтересовались чекисты.

Продуктов Канцельсон, оказывается, имел столько, что для их вывоза понадобилось восемь подвод.

В бумагу были занесены показания одной старушки, Осетровой Агриппины Ивановны, которая сообщала, что за пачку чая отдала Канцельсону золотую брошь.

«Чай, — мелькнуло в голове у Крестова, — и тут чай… Все помешались на чае, словно в России нет других продуктов, других напитков… А квас, настоенный на ржаных корочках? Или буза из хрена и яблоневых долек?»

Саня Брин, кстати, рассказал ему, что боцман пытается покупать людей, которых вербует, продуктами. Говорит, что продуктов завезено много — все из Финляндии.

— Какие именно продукты, Санёк? — спросил Крестов.

— Да всё, говорит, у него есть. Птичьего молока только нету. И сыром соблазнял, и американской ветчиной, и царским блюдом саамов — копчёным оленьим мясом, и колбасой долгого хранения, и консервами финскими — всем, словом. Только вступи в его группу — вступи да вступи!

— Не вступай, Санёк! — Крестов хмыкнул.

— Я же не враг России, Витя, — укоризненно произнёс Брин, — как ты мог такое подумать? Иначе б я к тебе вряд ли пришёл…

— Да тут такое творится, такое… — Крестов стукнул себя кулаком по темени, — что любой, даже самый головастый, человек запутаться и споткнуться сразу на обе ноги может… Понял?

— Понял, чем петух курёнка догнал, — сочувственно произнёс Брин и шумно отхлебнул от кружки. — Чая, говорит, у него много. Самых разных сортов.

— Ты слышал, что сказал товарищ Алексеев? — спросил Крестов. — Скоро мы эту организацию, в которой Тамаев, будем основательно трясти. Ты это, Саня, имей в виду и не выпускай из виду. Понял?

— На этот раз не понял, — Брин поставил кружку на стол.

— Возможно, нам понадобится твоя помощь.

— Теперь понял, — сказал Брин и вновь взялся за кружку. — Чем смогу, тем и помогу.

— В том, что ты сможешь, я не сомневаюсь, Санёк…

Крестов прокрутил в мозгу разговор с Брином, попробовал нащупать в нём сомнительные узлы, которые надо было дополнительно обмозговать, и не нащупал — всё вроде бы правильно, сомнений ни в чём нет. Вспомнились различные рассуждения, словеса насчёт еды, чая, долгоиграющей колбасы и главной саамской еды — копчёного оленьего мяса. И всё — у каких-то канцельсонов и боцманов, имеющих сомнительную репутацию. И чая у них полно…

«Чай!» — печально усмехнулся Крестов — ему стало жаль самого себя и своих товарищей: ведь как он жался, экономил на каждой крупинке, когда делал чай «фифти-фифти», а тут хочешь пачку чая — пожалуйста, хочешь ящик — пожалуйста и ящик! Он успокоил себя, обмял пальцами задрожавшее лицо: нет, всё-таки «фифти-фифти» у него получился неплохой, перед Санькой Брином ему не стыдно.

Мясо, консервы, колбаса, чай… Крестов ударил кулаком по столу. А тут старики пухнут с голода, ходят с синюшными, как у утопленников лицами, дети растут тонкорукими, кривоногими, похожими на глистов — всё от голода. Мяса нет, молока нет, хлеба нет, ничего нет. Голод бредёт по городам и деревням. Темно, муторно на душе, горько, руки трясутся, будто у паралитика, кишка кишке дулю показывает, живот слипся с хребтиной, со спиной — Крестов и сам еле ноги таскает. Хотя если тряхнуть питерские ресторации — еды на полгода хватит. И где они только берут продукты?

«В общем, так, — решил Крестов, — начальству надо предлагать следующий цирковой номер: упражнения с “серебряной дудкой” начать и продолжить, и для этого всё-таки придётся использовать Саню Брина, хотя и не хотелось впутывать его в чекистские дела, на границе же, в дырке, неплохо бы устроить засаду вроде бы случайно, и посмотреть, кто в неё попадёт. Пусть плывёт рыбка, а мы поглядим, какой она породы».

Встреча с Брином растревожила Крестова. Возврат в прошлое всегда тревожит, всегда на поверхность всплывает то, что уже забыл, списал в архив, и бьёт нещадно, больно, вызывая горькие видения, заставляя вспоминать тех, кого уже нет в живых, одних возводя в ранг святых, других в ранг совершенно иной — встреча сжала Крестову сердце цепкой рукой, причинила боль.