Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

Полк не выходил из тяжелых боев. Поздно вечером приехал начальник дивизии. Он ничуть не изменился с тех пор, как Уречин видел его за обедом. Розовый, детский лобик виднелся из-под козырька фуражки, голубые глаза глядели безмятежно. Показывая на карте участок, который полк должен защищать, он говорил, веско подчеркивая слова:

— Ни шагу назад отсюда, полковник. Ни шагу! Здесь с божьей помощью мы остановим противника.

Он уехал, и с тех пор никто в полку больше не видел его, так как, снятый вскоре с командования дивизией по представлению начальника штаба армии (абсолютное отсутствие инициативы, полнейшее неумение разбираться в боевой обстановке), он, пользуясь своими высокими связями, получил корпус в соседней армии.

На рассвете следующего дня Уречин, Васильев и Денисов осматривали позицию, которую надлежало занять полку. Она была на склоне большого холма, обращенного к неприятелю, открытая его обстрелу. Шагах в пятистах перед нею тянулись густые заросли кустов и дубовая роща. Для того чтобы сноситься с тылом, приходилось подыматься на вершину холма. Уречин молча ходил по склону, долго смотрел в бинокль на рощу, затем опустился на землю, рассеянно что-то подчеркнул на карте, два пункта обвел кружочками и медленно встал.

— Андрей Иванович, — сказал он, — мы эту позицию, конечно, не займем. Губить полк я не буду. Двинемся на Бутово и на Серяково.

— А приказ начальника дивизии, господин полковник?

— Отпишитесь… Дескать, согласно новой обстановке полк был вынужден… и так далее. Пошлите в штаб дивизии.

Через полчаса батальоны потянулись вдоль склона холма, скрытого от неприятеля. Впереди виднелся темный массив соснового леса.

Федорченко вел первый батальон. Как и Васильев, он был уже произведен в подполковники и нежно поглядывал на свои штаб-офицерские — с двумя просветами — погоны. Он твердо помнил задачу: пройти лес, разведать район между деревнями Загурки и Кузняки, наблюдать за шоссе, ведущим к селу Косны, а все остальное его не касается. Федорченко досадливо поморщился, услышав выстрелы передовых дозоров: не могли, черти, мирненько подобраться, думают, что на войне надо обязательно все время драться. Вот в японскую кампанию целые месяцы проходили без боев. Не было этих дурацких аэропланов, выматывающих душу!.. Он выслушал донесение от четвертой роты, бывшей в авангарде, и, уверившись, что перестрелка была пустяковая, велась с германским кавалерийским разъездом и что с позиции, занятой четвертой ротой, видно шоссе, он решил туда ехать. Гнедая толстоногая лошадка шла спокойной рысью. Лес мыском выходил на вершину крутого холма. Зеленеющий склон уступами сбегал вниз, маленькое озерцо синело там, как клочок неба, упавшего на землю, а за озерцом вилось шоссе, подернутое дымкой пыли. Казаков лежал на животе за кустом и глядел в бинокль. Несколько солдат, оживленно перешептываясь, показывали пальцами на шоссе. Федорченко неодобрительно посмотрел на их радостно возбужденные лица. «Нет того, чтобы серьезно отнестись к делу, — подумал он, — играем мы здесь, что ли?»

Казаков, приподнявшись, кратко доложил о положении. Федорченко лег, кряхтя, подбирая рыхлый стариковский живот, и стал наводить цейс. Он поймал сухое, остренькое сверкание и долго не понимал, что это такое.

— Самокатчики, — подсказал Казаков.

Федорченко сердито кивнул головой:

— Сам вижу!

Самокатчики двигались по шоссе маленькими группами, с винтовками за спиной. Дальше шоссе вливалось в рощу, и сильные стекла бинокля показали разреженные шеренги германцев, неспешно оттуда выходящих. Казаков нетерпеливо посматривал на командира. Для него было ясно: немцы двигались по шоссе, подставляя себя удару русских. Надо было обрушиться на них с двух сторон, послав одну роту к роще, а двумя — атаковать из леса. Четвертая рота оставалась в резерве. При батальоне было два пулемета и взвод орудий. Хорошо направленный огонь, неожиданное нападение могут дать превосходные результаты. Разведка сообщила, что у немцев меньше двух батальонов. Казаков все это объяснял подполковнику, показывая на планшетке местность. Федорченко едко посмотрел на рыжего штабс-капитана.

— Нам приказали только разведать силы неприятеля, — сказал он. — Зачем же ввязываться в бой?

Подошел дозор десятой роты. Карцев радостно козырнул Казакову. Тот головой показал, чтобы Карцев следовал за ним. В кустах они сели, и Казаков спросил:

— Ну, как живешь, брат? Есть какие-нибудь новости?

— Ничего нет. Вы больше моего знаете.

Казаков весело закивал ему, как бы подтверждая, что он действительно знает больше Карцева.

— Получил письмо от Мазурина, — сказал он. — Скоро будет здесь. Просил тебе кланяться.

Не удержавшись, Карцев обеими руками схватил руку Казакова:

— Спасибо за такую новость! Скорее бы приезжал… Поговорить не с кем, ей-богу!

— Как не с кем? А Мазурин говорил, что ты работаешь… Разве мало тут людей, которых война разворотила, словно плуг? Только сей, а зерно взойдет.

— Думки у них разные, — сказал Карцев. — Но только никто толком не знает, к чему эта война. Думают о доме, желают мира. Спрашивал я одного запасного из нашей роты, за что он воюет. «А там, отвечает, сербы убили какого-то эрц-герц-перца, а наши за них заступились. Барская блажь». Так многие и думают: барская блажь. А ближе ничего не знают.

— Вот и надо, чтобы ближе знали, — точно размышляя вслух, говорил Казаков. — Здесь наука им легче дается — собственной шкурой они отвечают за все грехи царской своры. Как же не научиться?

Карцев придвинулся к нему.

— В роте у нас, — взволнованно заговорил он, — запасные старички говорят, что им все равно, пускай мы войну потеряем, лишь бы скорей конец. Разве можно потакать им, соглашаться на такое дело? Сколько русской крови пролито! Неужели задаром? Неужели можно им думать, что войну нам лучше проиграть, лишь бы поскорее был мир?

Он в смятении глядел на Казакова.

— Можно… — медленно ответил тот. — Да, можно! А впрочем, черт его знает, мне иногда самому странно так думать здесь — в кипящем котле войны… Ты не смотри на меня так, тут самый простой расчет: если мы воюем за старье, за прогнившую постройку, при чем же в данном случае русский народ?

Раздался страшный грохот. Казалось, земля мягко качнулась. Казаков побежал к своей роте. Второй снаряд разорвался совсем близко. Густой, упругий, как резина, воздух подхватил Карцева и, легко приподняв, швырнул на землю. Падая, он ударился грудью и несколько минут лежал, ошеломленный ударом. Потом встал на колени, голова немного кружилась, поднял выпавшую из рук винтовку. Увидел: четвертая рота отходит в лес.

Пулеметная и ружейная стрельба стала чаще, издали прерывистыми волнами доносились крики. Бой, очевидно, разгорался. Карцев посидел, потом отыскал Голицына, и оба стали пробираться к своей роте. Справа донеслось многоголосое «ура». Сквозь деревья было видно, как русские цепи побежали вперед и залегли в ложбинке под горой. Русская артиллерия стреляла редко, по два-три снаряда в минуту. В центре расположения полка Карцев наткнулся на штаб. Уречин смотрел в бинокль и говорил Денисову: