Александр Проханов - Военные приключения. Выпуск 4

На берегу матросы держали брезент, создавая тень. В тени, по грудь в воде, сидел старшина Светин и держал Киреева так, чтобы у него только лицо было над поверхностью воды.

Туликову стало не по себе. Он прошел в палатку и лег на раскладушку, с беспокойством прислушиваясь к пульсирующей боли в животе. От теодолита доносились радостно четкие доклады лейтенанта Гиатулина, должно быть, все же разглядевшего корабль.

В палатку внесли Киреева, положили на соседнюю раскладушку. Все еще смертельно бледный, ослабевший, он виновато улыбался, пытаясь подняться. Светин погрозил ему пальцем и принялся ощупывать живот Туликова.

— Может, отравление, — сказал он, — а может, и аппендицит. Тут врачу надо бы глядеть, не мне. Скоро вертолет воду привезет, с ним улетите.

Видно, он задремал, потому что вдруг услышал настойчивый беспокойный голос матроса:

— Товарищ капитан третьего ранга? Слышите? Вроде бы дождь собирается.

Дождь! Какой может быть дождь в этой пустыне!

Издалека донесся низкий утробный грохот, но это могло быть раскатом очередного взрыва.

— Надо же — туча! — сказал кто-то за палаткой. — Я думал, тучу тут можно только во сне увидеть, а она — вот она.

На тучу следовало поглядеть. Осторожно, прислушиваясь к себе, Туликов поднялся и вышел из палатки.

Над горизонтом висели темно-багровые пятна, словно кто-то заляпал синюю даль грязными пальцами. Пятна быстро увеличивались, темнели, сливались вместе.

— Пыльная буря идет! Крепить палатки! — крикнул сидевший у теодолита с наушниками на голове старший лейтенант Сурков.

Загудел голосами казавшийся уснувшим координационный пост. Люди потащили в палатки все, что находилось снаружи. Полы палаток были опущены, накрепко привязаны к кольям, вбитым в песок. Движок еще работал, но было приготовлено все, чтобы в последний момент наглухо затянуть его брезентом. А Сурков все еще сидел у теодолита, взглядывал на быстро темневшее небо и снова приникал к окуляру. Все делалось без него, все знали: командир будет у теодолита до последнего момента, когда стена пыли совсем закроет даль.

А в небе творилось что-то грозное. Остров и море словно попали в огромную бутылку, заполненную клубами красного дыма.

Последним в палатку просунулся старший лейтенант Сурков, втащил теодолит. Мичман Смирнов принялся застегивать вход, затягивать шнуровку. В палатке становилось темнее. И вдруг с очередным порывом ветра зашуршало сверху, словно и в самом деле по брезенту бил дождь. Шорох усиливался и скоро обрушился сплошным ливнем, так что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга.

— А воду проверили? — спросил мичман Смирнов.

Никто этого не знал. Зарытая в песок бочка с водой обычно закрывалась большой металлической пробкой, но кок, часто бегавший за водой, случалось, оставлял бочку открытой. Мичман виновато посмотрел на командира, встал и принялся заматывать лицо полотенцем. Он расшнуровал вход, и у всех сразу же заскрипело на зубах. Прикрыв глаза руками, мичман шагнул в серую пелену летящего песка.

Вернулся он не скоро. Струйки песка стекали с него, как струйки воды.

— Ничего не осталось. Кукуем, братцы. Воду надо экономить.

— Распорядись, — хмуро сказал Сурков.

— Распорядился. На камбузе термос чаю есть, да еще ведро воды. Сказал коку, чтобы без приказа командира — никому ни грамма…

— В случае чего из радиатора можно пить, — подсказал Гиатулин.

— Нельзя брать из радиатора. — Сурков был растерян и потому, наверное, раздражен. Выпить воду из радиатора — значит вывести из строя движок. Воду, конечно, доставят первым же вертолетом. Но когда? А движок должен работать сразу, как только уляжется буря. Траление не начнется без надежной связи с координационным постом.

Палатку рвануло так, что она затрещала, все уставились на тугой брезент: не начнет ли расползаться по ниточкам? Острее запахло пылью, под лампочкой, горевшей на стойке, словно бы клубился дым.

Туликов вдруг спохватился, что все происходящее само просится в строку, потянулся за блокнотом и согнулся от приступа боли в животе. Его уложили на раскладушке.

— Передай, — сказал Гиатулин радисту, — больной у нас, серьезно больной. — И повернулся к Туликову: — А вы поспите, заставьте себя. Легче во сне-то.

Туликов закрыл глаза, некоторое время прислушивался к разговорам в палатке и уснул.

Проснулся он от тишины. То есть полной тишины не было: близко дышало растревоженное море. Но ветер уже не хлестал по брезенту песчаным ливнем. Туликов обрадовался этому как спасению. Пыльная буря могла бушевать и сутки, и двое. Если у него аппендицит, то можно долежаться до перитонита.

В палатке все спали, раскинувшись на своих койках. Лампочка горела, но, как показалось Туликову, более тускло: должно быть, садился аккумулятор. Но тут же он и догадался, почему свет лампочки потускнел: потому что посветлел брезент палатки. Это могло означать, что уже близок рассвет.

Стараясь не делать резких движений, Туликов встал, расшнуровал вход и отшатнулся: прямо на него надвигалась огромная фигура с поднятыми руками. Это был кок.

— Гимнастикой занимаюсь, — сказал кок. — Спать охота, сил нет.

— Так иди спи.

— Я ведь часовой.

Туликов разглядел ремень от автомата, перехлестнувший грудь матроса.

— Пройдусь. Душно что-то.

Осторожно ступая, он шагнул в темноту, серую, чуть забеленную близким рассветом, и сразу уютный мирок палаток отодвинулся в какую-то дальнюю даль. Тревожное чувство одиночества охватило его. Но вскоре беспокойство прошло, осталось ноющее ощущение затерянности в этой бесконечной пустыне, сотканной из тьмы и звезд. Ластился ветер, студил тело, разомлевшее в палаточной духоте. Монотонно и мощно шумело взбудораженное море.

Туликов присел на что-то подвернувшееся под ноги, стал смотреть на звезды. Они устилали небо густой искрящейся россыпью, едва заметные, сливающиеся в сплошные светлые поля, в яркие, сияющие особняком «навигационные звезды», беспокойно ворочающиеся с боку на бок в своем вечном одиночестве, — альфа Волопаса, альфа Лиры, альфа Скорпиона, альфа Возничего… — сплошные альфы. Полярная звезда слабо помаргивала почти у самого горизонта. Под ней висел перевернутый ковш Большой Медведицы с резко вздернутой вверх хвостом-ручкой. Туликов вспомнил арабские названия этих звезд — Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар, Бенетнаш. Вспомнил, что средняя звезда ручки — Белый Мицар, что значит «конь», — двойная. Над ней в молодости он хорошо различал золотистого Алькора — «всадника». Древние арабские «окулисты» по этой двойной звезде проверяли зрение своих пациентов, предлагая им разглядеть Алькора — «всадника» отдельно от Мицара — «коня». Но теперь, сколько он ни всматривался, не мог различить раздвоения светящейся точки — сказывались многочасовые сидения над книгами и рукописями.