Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

— Убитые не спят, Софья Витаминовна! Они ничего не могут. Доктор поставил трубочку моряку, чтобы дышать. Он подышал немножко и… умер. И не проснулся.

— Это тот?.. Разведчик? — спросила Логунова «Витаминовна» — так называли ее не только Алеша, но и все раненые.

— Да у него восемь ран было обнаружено и горло разорвано.

— Он все держался за меня, пока был живой, — печально и гордо сказал Алеша. — Взял мою руку и положил себе на лицо. А глаза у него стали мокрые. Я сидел возле него, и он не стонал, только дышал громко в свою трубочку.

— Ох, парень! Давно бы тебя эвакуировать надо! Нечего тебе тут делать.

— Почему нечего? Я помогаю. Иван Иванович похвалил меня. Сказал, что я молодец.

— Вот, возьмите его за рубль двадцать! — Софья ласково потрепала черную челочку Алеши. — Что смотришь? Опять я неладно выразилась? Чувствую! Но я и сама не знаю, почему так говорят!

— Пойдемте в операционную, товарищ Громова! — с деланной бодростью позвал Логунов. — Представлю вас нашему начальнику, и, наверно, сразу включитесь в работу.

— Я тоже пошла! — засобиралась Софья. — Я только забежала к Алеше на минуточку, поклон ему мама прислала.

— А где он?

Лицо невропатолога выразило недоумение.

— Кто?

— Поклон. — Алеша пытливо посмотрел на Софью Вениаминовну. — Вы его съели? — строго спросил он и неожиданно заплакал.

— Лешонок ты мой дорогой! — Софья развела руками, радуясь редкому у Алеши проявлению детской наивности. — Да я тебе сейчас десять поклонов из военторга принесу.

— Вы бы лучше мамочкин мне отдали…

— Как же я его отдам, если… если я его съела?

— Будет вам дразнить ребенка! — сказал Леня Мотин, проходя с тарелками в руках. — Не слушай их, Лешечка! Они шутят.

— В чем дело? Кто обижает нашего будущего маршала? — спросил незаметно подошедший Иван Иванович.

Войдя в подземелье, он не сразу после дневного света рассмотрел всех собравшихся у выхода в тамбур, взглянул на Логунова, на Софью и вдруг увидел замершую на месте Варвару. С подвязанными на затылке большими косами, тоненькая, в военной форме, она показалась ему так же, как и Алеше, почти девочкой. Но в застывшем движении ее руки, в повороте лица, во взгляде было столько женственного, зовущего, выстраданного…

Невольно Иван Иванович посмотрел на Логунова.

«Что тебе до него?!» — отразилось упреком на лице Варвары.

Когда она почувствовала отчужденность Аржанова, ей стало неловко за свои грубые сапоги, за чулки, сшитые из солдатских обмоток, и жалкую юбчонку с двумя старательно отглаженными складочками, забрызганную, как и гимнастерка, кровью убитого повара. Она сознавала, что дело не в ее наряде, не в том, как она сейчас выглядит, но какое-то подсознательное чувство в ней цеплялось за эти мелочи, словно стремилось отстранить самое главное и самое ужасное: то, что Иван Иванович не рванулся к ней при встрече, как рванулся недавно Платон Логунов, то, что он не ждал, не соскучился, а значит, и не любил ее.

— Здравствуйте… Иван Иванович, — с трудом выговорила она.

— Здравствуй, Варенька! — сказал он, бережно сжимая ее узкую руку. — Ну, вот опять мы собрались все вместе! Как ты там воевала?

Слезы блеснули в прижмуренных глазах девушки. Разве она воевала?! Разве совершила хоть какой-нибудь подвиг?!

— Что я?.. Как всегда. Работала — и только!..

Логунов отложил газеты, которые просматривал перед собранием, и на минуточку задумался. Вот операционная в блиндаже, высокий Аржанов в белом и рядом с ним Варвара.

«Что ж, прекрасная пара! Непонятно, почему медлит Аржанов. Обстановка? Невероятно трудная. Но чувства не убиваются ею. Конечно, он прежде всего человек, одержимый своим пристрастием к медицине, поэтому даже сейчас, несмотря на страшную для хирурга нагрузку военного времени, увлекся лечением гангрены».

Вчера во время артобстрела взрывом снаряда была уничтожена лаборатория… Погибли какие-то сыворотки, анализы, записки самого Аржанова. Когда Иван Иванович рассказывал об этом, слезы навернулись на его глаза.

Логунов знал, что он потерял свою Ольгу из-за постоянной занятости, помешавшей ему разглядеть в любимой женщине человека, но, заметив его слезы, подумал: «Пожалуй, он способен скорбеть по-настоящему только об утратах науки».

«Это ревность во мне говорит, — сразу же одернул себя Платон, стараясь быть объективным. — Другие, глядя на меня, тоже могут подумать, что я сухарь, раз прожил бобылем до тридцати лет. Аржанов заплакал не только оттого, что пропали данные для научной работы, а оттого, что видит за ними жизнь — раненого солдата».

Платон снова потянулся было к газетам, но начали собираться работники госпиталя: в пилотках и шинелях вошли Решетов, Иван Иванович, Злобин, затем Лариса Фирсова и Варвара, всегда бодрая Софья Шефер и Хижняк. Дверь уже не затворялась, пропуская все новых людей. В блиндаже сразу стало тесно.

— Точность военная, — заметил Злобин, оглядывая товарищей добрыми карими глазами.

— На повестке дня два вопроса, — сказал Логунов, открывая собрание. — Первый — приказ Военного совета, второй — сообщение начальника госпиталя о новой задаче, поставленной перед коллективом.

Все насторожились. Какая задача? О чем приказ Военного совета? И хотя каждый сделал про себя такую перестановку вопросов, стараясь представить свою ближайшую цель, Логунов начал зачитывать приказ.

— «Войскам Сталинградского и Юго-Восточного фронта», — произнес он звучным баритоном, и Варвара, скромно стоявшая в уголке, впервые подумала о том, как сильно должен был звучать этот голос, когда комиссар Логунов поднимал бойцов в атаку.

«Герой Советского Союза?! Счастливый, ему уже удалось послужить родине. А я? Ну что можно совершить, стоя у стола на подаче инструментов! Хирург — другое дело: он спасает людей. Вот Лариса Петровна. Неужели я никогда не буду врачом, как она?! — Варвара совсем отвлеклась от приказа, всматриваясь в полуобернутый к ней профиль Фирсовой. — Если бы эта женщина улыбнулась, как заиграли бы ямочки на ее щеках, как засверкали бы ее беленькие зубы! Красивая! — заключила Варя, поймав открытый взгляд серых глаз Фирсовой. — Сейчас худая, усталая, но все равно красивая».

Несмотря на свои бесспорные достоинства, Лариса Петровна ей не нравилась, не понравилось и то, что она сидела хотя и не рядом, но на одной скамье с Иваном Ивановичем.

— Мы на все происки ответим еще большим упорством, — читал Логунов. — Бейте фашистских захватчиков. Таков приказ родины.

Эти слова застали Варвару врасплох, и она покраснела, пристыженная.

«Можно ли думать сейчас о пустяках!» — сказала она себе сердито.

Когда Решетов встал рядом с Логуновым, высокий, сутулый, с впалой, но широкой грудью, и окинул собравшихся пытливым взглядом, в блиндаже наступила мертвая тишина. Новое лицо, освещенное огнем лампы, сделанной из гильзы большого снаряда, привлекло внимание Варвары. Она еще не успела запомнить всех работников госпиталя. Возле стола сидел военный врач третьего ранга Смольников, розовощекий, лысоватый, и с напряженным вниманием смотрел на Решетова, нервно теребя околыш фуражки, которую держал на коленях. Варвара тоже ожидающе посмотрела на начальника госпиталя.