Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

— А что, неужели, ребята, можно в этом краю прижиться и полюбить его не по службе, а так, добровольно, по расположению сердца? Ну места! Тут не токмо человек, зверь не станет жить. А все природа-матушка. Нет, чтоб по справедливости, поровну всю красоту поделить, она взяла собрала ее в отдельных местах. Байкал-то какой! Век гляди — не налюбуешься!

В сознание Филиппа этот бойкий голосок врывался какими-то обрывками, отдельными фразами. Филипп думал о себе:

«Хватит ли у меня сил жить тут так, как надо. Место унылое, безлюдное… Какие удручающие душу сопки, а земля-то… Песок… песок… Даже в глазах от желтизны режет…»

От железной дороги было пройдено уже километров десять, когда из передних рядов, возле которых шагал капитан Тихонов, передали, что за следующей сопкой — остановка.

— А что — остановка на отдых или насовсем? — спросили из задних рядов.

Вопрос тотчас же передали из уст в уста и вскоре получили ответ, вызвавший оживленное обсуждение.

— Капитан сказал, что остановка будет на зимние квартиры…

— На зимние квартиры?! Стало быть, тут казармы, да и городок, наверное, какой-нибудь есть.

— Ну, ясно: раз на зимние квартиры, то уж точно городок, а казармы — это обязательно.

— Выходит, зазимуем здесь. Это что-то неподходяще. Там, на западе-то, без нас, пожалуй, успеют управиться…

— Да ведь как война там пойдет. Вишь, как он, немец-то, жмет.

— У него все наготове было…

Когда до сопки, о которой говорил капитан, осталась сотня-две шагов, разговоры в строю смолкли. Люди настороженно смотрели вперед.

Колонна обогнула сопку. «А где же казармы и городок?» — спрашивали друг друга бойцы.

— Ошибка! Капитан не об этой сопке говорил. Вот за той сопкой остановка, — успокоил кто-то. И все в это поверили.

Но почти в ту же минуту послышалась команда самого капитана:

— Направляющий, стой!

Колонна остановилась, и люди замерли, испытывая недобрые предчувствия. Капитан вышел к середине колонны, повернул строй лицом к себе, сказал:

— Товарищи, эта падь, — он энергичным взмахом руки очертил полукруг, — называется Ченчальтюй. Тут мы будем жить и трудиться. Помните: у солдата родной дом там, где его рота, где он несет службу своему отечеству. Полюбите это место!

Капитан помолчал, намереваясь что-то добавить, но как бы придержал невысказанную мысль до другого раза.

— Рразойдись! — произнес он совсем неожиданно.

Бойцы не были готовы к исполнению этой команды и стояли еще несколько секунд без движения. Потом строй распался на мелкие группы, и над бойцами заструился сизоватый дымок цигарок.

«Полюбите это место! Легко сказать! Что же здесь можно полюбить?» — подумал Филипп, осматривая падь, окруженную голыми сопками.

Уже теперь, после такого краткого пребывания здесь, Филипп почувствовал, что его мутит от этого унылого однообразия.

«А вдруг тут придется жить и год и два? Надо стать ближе к людям, завязать с ними дружбу», — размышлял он.

Ему захотелось свое решение привести немедля в действие. Он окинул взглядом своих товарищей по эшелону, рассыпавшихся по пади. К кому подойти? Кому предложить свою руку на крепкую братскую дружбу?

Неподалеку от него стоял в группе бойцов молодой щупленький паренек, с виду совсем еще мальчишка. Это был Викториан Соколков, призванный в армию с первого курса историко-филологического факультета.

Еще дорогой, находясь с ним вначале в одном вагоне, а после перегрузки на большом железнодорожном узле — в одной теплушке, Филипп проникся к Соколкову уважением.

Филипп не дошел до Соколкова. Дорогу ему преградил высокий круглолицый детина с трубкой во рту, украшенной острым профилем Мефистофеля. Филипп посмотрел на детину, на его широкую грудь, подумал: «Богатырское здоровье».

— Не взойти ли на вершину сопки? Мрак на душе, — скорчив кислую гримасу, проговорил детина. По голосу Филипп опознал обладателя того самого баска, который в сумраке ночи зловеще кричал: «Рассвет наступит — увидишь!»

Чувство неприязни к этому человеку почему-то поднялось в душе Филиппа, но, взглянув в доверчивые и зовущие, прозрачно-голубые глаза детины, он поспешил заглушить это чувство.

— Что ж, можно и на сопку взойти. На душе действительно мерзко, — сказал Филипп.

Детина протянул ему руку:

— Будем знакомы: Шлёнкин Терентий.

— Егоров, — тихо сказал Филипп.

Земля была крепкая, как железо. Тяжелый лом отскакивал и звенел. Филипп норовил ударить в щель, между камней, но это требовало удара точного, ловкого и удавалось не часто.

Рядом с Филиппом с кайлой в руках работали Соколков, Шлёнкин и с десяток других красноармейцев, с которыми Филипп был еще незнаком — они ехали в других теплушках.

Работа была тяжелой, требовала напряжения всех физических сил, но работающие оживленно разговаривали:

— Что я жил? Я жил — кум королю, племянник императору. Работал я в системе Всесоюзной конторы «Утильсырье» в должности разъездного ревизора. Семьсот целковых основное плюс командировочные плюс премиальные за перевыполнение плана, — рассказывал Шлёнкин. — Квартирка у меня была — лучше некуда, в центре города, с паровым отоплением, с водопроводом, с ванной. Подкопишь, бывало, деньжонок, позовешь хозяйку: «Анастасия Илларионовна, готовьте обед на восемь персон, будут друзья и начальство». Соберется тут весь цвет: управляющий конторой, его заместитель, главный бухгалтер, все с супругами. Стол накрыт по всем правилам…

— Ты подхалим, Шлёнкин! Будь я твоим начальником, я бы выгнал тебя с работы за эти подхалимские штучки, — с возмущением сказал Соколков, перебивая Шлёнкина.

Шлёнкин осекся на полуслове, бросил на Соколкова рассерженный взгляд, горячась, проговорил:

— Выгнал с работы! Что ты понимаешь? Ты еще балласт на государственной шее. Что ты полезного дал государству?

— А хотя бы то, что ни перед кем не подхалимничал!

Шлёнкин отвернулся от Соколкова, давая этим понять, что он не намерен считаться с его мальчишескими выпадами.

— Обед окончен, — продолжал Шлёнкин, — наготове полсотни пластинок. Поочередно провальсируешь с женами управляющего, его зама, главбуха. Попробуй одну из них пропустить! Потом упреков не оберешься. «Терентий Иванович, вы были вчера почему-то особенно внимательны к Клеопатре Арнольдовне (это жена заместителя управляющего). И чем только приворожила вас эта сухоребрая лошадь?» Ну а пока вальсируешь, близится вечер. Билеты в оперетку у тебя в кармане. Ты их преподносишь гостям в качестве сюрприза. Дамы, конечно, в восторге. Кому из них не хочется лишний раз прослушать: «Сильва, ты меня не любишь! Сильва, ты меня погубишь!..»

Шлёнкин пропел это своим бархатистым баском, посматривая на всех окружающих с видом превосходства.