Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

«Идем в степь… ночь, ветер, сокращаем и без того короткие часы сна и отдыха. Ради чего? Что нас движет? А там, на западе, в этот час, может быть, под огнем врага поднимаются в атаку наши побратимы. Родина… Она дает нам силы, и ей мы возвращаем их в виде подвигов. Подвиг? Но что такое подвиг? Вот наше существование здесь, все эти походы, стрельбы, караулы, — что все это? Подвиг? Ну, сказал! Приукрашиваешь, товарищ. Хочешь подороже оценить свой однообразный и рядовой труд. Честолюбив ты не в меру.

Нет, подожди, не будь тороплив. Подвиг сложнее, чем тебе кажется. Если твои ученики с настоящим воинским умением бьют на фронте врага, то разве в их подвигах нет частицы, содеянной твоими усилиями?

Подвиг многогранен, как сама жизнь. Иногда он требует секунд, иногда часов, но очень часто многих лет, а то и всей жизни. И в чем бы он ни проявился, какой бы характер он ни носил — истоки его одни: цельность души и высокая осознанность человеком своего места в жизни… А теперь взгляни на себя, взвесь все и подумай: есть ли у тебя основания для самоуничижения».

Так, споря сам с собой, то утверждая, то низвергая собственные мысли, раздумывал Филипп Егоров.

А Василий Петухов, всматриваясь в широкие степные просторы, мысленно примеряя, сколько здесь можно поставить сена, сколько можно запустить отар на пастьбу, думал о своем:

«Не легко придется в войну колхозам. Счастье тем из них, у которых найдутся расторопные, умные женщины. Вся надежда теперь на них. В мирное-то время надо б нам посмелее выдвигать их на разные должности…»

«…А снега здесь мелкие, лежат косяками. Трава же щетинистая, устойчивая. Места эти для тебенёвки пригодны. Скот тут можно вырастить особой северной породы. Нет, не пропащая в этих краях земля. Напрасно мы зовем ее бесплодной…»

Было уже около одиннадцати часов дня, когда взводы сосредоточились на рубежах атаки. Главная трудность учения состояла в том, что самого населенного пункта, наступательный бой за который разыгрывала рота, не было и в помине.

Вместо домов по пади были разбросаны огромные, громоздившиеся в хаотическом беспорядке каменные валуны. На дома они, конечно, не походили, но тянулись полосой, между ними лежали значительные промежутки, и условно все это можно было принять за улицу и переулки.

Населенных пунктов в пограничной полосе поблизости не было, и Егоров радовался и тому, что есть валуны. Все-таки разыгрывать бой за населенный пункт здесь было нагляднее, чем в голой степи, где не росло ни одного кустика и не за что было зацепиться. Из-за этих валунов стоило тащиться пятнадцать километров по открытой местности.

Игра протекала по этапам: марш, разведка и рекогносцировка, завязывание боя и, наконец, атака.

Наступление Красной Армии в Подмосковье было широко описано в печати, и Егоров использовал в игре все новейшие достижения фронта. Он создал штурмовые группы для удара по опорным пунктам противника, учел возросшую насыщенность армии техникой, придав взводам, условно конечно, отдельные орудия, минометы, станковые пулеметы, противотанковые ружья.

Тактическая сторона игры была продумана не менее тщательно. Егоров выдвинул один взвод в тыл противника, применил охват с фланга и общую атаку роты на последний опорный пункт врага провел при участии всех бойцов.

Когда Егоров увидел на вершине одного из самых больших валунов Соколкова, державшего в вытянутой руке винтовку и с упоением кричавшего «ура», он пожалел, что нет поблизости капитана Тихонова.

Атака была разыграна с таким порывом и единодушием, что капитан не мог не похвалить роту за ее стремительные действия. Егоров не был падким на похвалы, но одобрения капитана Тихонова всегда рождали в его душе чувство удовлетворения.

«Ах, Соколков, какой молодец! Опять впереди всех!» — подумал Егоров и, схватив болтавшийся на шнурке обыкновенный кавалерийский свисток, подал протяжный сигнал, означавший конец учения.

Скользя и падая, Егоров по щербатой боковине валуна взобрался на вершину. Вокруг валуна стояли бойцы с раскрасневшимися и потными лицами, в мокрых шинелях, в шапках, сдвинутых на затылки. От разгоряченных лиц клубился пар, будто бойцы только что вымылись в бане.

Егоров обвел взглядом бойцов и, заметив, как возбужденно блестят их глаза, с какой преданной внимательностью они смотрят на него, подумал: «Подчиненные! Ну и словечко! Да разве они мне только подчиненные? Друзья, братья… Теперь я с ними и в настоящий бой пошел бы со спокойным сердцем».

— Хорошо, товарищи, в атаке действовали, — сказал Егоров. — По-суворовски: быстро, инициативно, дружно. Особенно отличился взвод Наседкина. Объявляю этому взводу благодарность. Отдельно объявляю благодарность красноармейцам Соколкову и Шлёнкину. Почему Соколков оказался первым на вражеской высоте? Да потому, что Шлёнкин вовремя поддержал его маневр. Увидев, что Соколков подбежал к валуну и взбирается на него, Шлёнкин поспешил на помощь и подставил ему свою спину. Это и есть настоящая боевая поддержка товарища… За такое поведение в бою — ордена и медали дают…

Витя Соколков слушал все эти слова с серьезным видом, опустив глаза, а Шлёнкин, выставив грудь, не скрывая своего удовольствия, показывал всем свои крепкие, белые зубы.

Егоров намеревался тут же, на месте учения, провести подробный разбор игры, но в степи стало вдруг серо и тихо, как в сумерки. Посмотрев вдаль, за сопки, Егоров увидел надвигающийся степной снегопад.

«Надо спешить в гарнизон», — подумал он с острой тревогой.

— Разбор учения проведем, товарищи, на месте, — проговорил Егоров и спрыгнул с валуна. В те же секунды мелкая снежная пороша, словно густой туман, надвинулась на падь, и все поняли, почему командир роты торопится в гарнизон.

— Вот дьявольское местечко! — выругался Петухов. — Все тут не в меру. Солнце начнет светить — жара несносная, дождь пойдет — будто реки с неба хлынут, ветер подует — коня с ног валит, снежок вот затрусит — света белого не видно…

— А знаете, товарищ младший политрук, — поблескивая глазами, со смехом проговорил Соколков, — это все для нас сделано. Как по заказу. Все, дескать, испытайте, всего отведайте…

— Да, уж закалочку тут пройдем — будь здоров! — авторитетно вставил Шлёнкин, и по тону его голоса, и по сияющему лицу можно было догадаться, что он все еще возбужден благодарностью, объявленной ему командиром роты.

Слова эти были так необычны для Шлёнкина, что бойцы посмотрели на него и молча переглянулись. В роте знали, каким великим скептиком был Терентий Шлёнкин. Всего лишь вчера, когда стало известно, что будет разыгрываться бой за населенный пункт, обещавший быть очень поучительным, Шлёнкин перекосил пухлые губы и сквозь зубы изрек свое любимое словечко: «Шило!» Бойцы давно знали, что, раз Шлёнкин сказал «шило», значит, он полон неверия в пользу предпринимаемого дела.