Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

— Иван Христофорыч! — крикнул кому-то из знакомых Скобеев, высунувшись из рубки. — Сбрось-ка нам чалки. А ты, Алексей-душа, подбирай-ка чалки. Еремеич, и ты подбирай!

— Есть подбирать! — громко ответил Алешка.

Еще с месяц тому назад Лавруха с Еремеичем рассказали Алексею, какие команды существуют на речном транспорте. Он записал все это в тетрадь и в первый же свободный вечер выучил наизусть.

Теперь на глазах посторонних людей ему хотелось не ударить в грязь лицом и всю работу выполнить точно и быстро. И он действительно убрал трап, а причальные канаты смотал с такой ловкостью и уменьем, что старые речники подумали: «А матрос у Скобеева — тертый калач, видать, немало поплавал по рекам».

— Давай, Лавруша, тихий вперед, — просто, не повышая голоса, сказал в трубу Скобеев.

Лавруха включил мотор. Стены, пол катера задрожали мелкой дрожью, винт закрутился, забурлив водой, и вот катер, а за ним и паузки медленно-медленно поползли вдоль берега. Скобеев положил руки на рулевое колесо и, свободно перебирая ими, начал поворачивать катер в реку. Изогнув кривую, схожую с формой лука, катер и паузки оказались на стремнине. С берега энергично замахали кепками и платками.

— Прощайте! Счастливого плаванья! Благополучного возвращения!

Скобеев высунулся из рубки, потряс в ответ рукой. Алешка перешел на корму. Отсюда берег был виднее, а он сам заметнее. Вскидывая над головой руки, он покачивал ими. Еремеич с паузка размахивал платочком. Только один Лавруха не участвовал в прощании с берегом. Запустив мотор на «самый полный ход», он прислушивался к его работе, из остроносой масленки добавлял смазку в маслоприемники.

Вскоре лица людей на берегу расплылись, фигуры потеряли очертания, провожавших теперь можно было отличить только по цвету одежды. Но прошло еще пять, а может быть, десять минут, и люди слились со строениями и теперь лишь чернели круглым пятном на фоне красной кирпичной стены пристанских пакгаузов.

Алеша опустил руки и, испытывая от расставания с городом грустинку, поднялся на палубу катера. Скобеев тотчас же позвал его к себе:

— Заходи, Алексей-душа, в рубку… Посидим рядом.

Алеша устроился на скамеечке, чуть подальше Скобеева, примостившегося на высоком круглом стуле.

— Ну как, не обволокла тебя грусть-печаль? Надолго ведь с людными местами расстаемся.

— Ничего, дядя Тихон, мне бы только вот так плыть и плыть, хоть на самый край белого света. Люблю двигаться.

— А я, братец мой, с тучей в груди отплываю. От Панки моей, Прасковьи Тихоновны, целый месяц — ни звука. Не бывало с ней такого. Знает ведь, что ухожу не на один день. Буду теперь в Колпашеве и Парабели писем ждать. Уж не захворала ли?

Алешка искоса посмотрел на Скобеева. В прищуре коричневых глаз, в изломе плотно сомкнутых тонких губ как бы лежал отпечаток невеселых дум. «Захворала? Это еще ничего, терпимо. А если с кулацкой шайкой схватилась? Вот тут все может быть», — подумал Алешка, и неясная тревога за дочь Скобеева охватила и его.

— Весна, дядя Тихон. Работы у нее и в школе и в комсомоле располным-полна коробушка, — попробовал он утешить Скобеева.

Тот вертанул рулевое колесо, расправил плечи, стараясь освободиться от тревожных раздумий о дочери, сказал:

— И я так думаю, Алексей-душа. — И, вздохнув, добавил: — Ну, короче сказать: живы будем — не помрем. — И сразу, без всякой остановки заговорил совсем о другом: — А как ты думаешь, Алеша, почему вон там, на самой середке реки, вода рябит?

— Вон там-то, слева? — указывая рукой, уточнил Алешка. — А мель там, дядя Тихон.

— Правильно. А знаешь, почему я сейчас к яру не приближаюсь? — спросил Скобеев, вполоборота, с хитринкой посматривая на Алешку.

— Почему? Очень просто почему. Яр лесистый. Вон как лесины нависли. Ну как обвалится. Захлестнет паузок или катер. Не приведи бог!

— Нет, не потому.

— Не потому? Значит… — Алешка задумался. — А! Вот почему: коряги сплошные под яром. Винт у катера можно загубить.

— И опять не потому. Коряги, Алексей-душа, по самой кромке берега тянутся, они нам не помеха. А ну, подумай-ка получше.

— Не знаю, дядя Тихон.

— Ну, слушай, коли так. Не иду я по подъяру потому, что там сплошные воронки, а раз воронки, значит, обратное течение, а раз обратное течение, значит, снижается скорость движения, больше расходуется топлива. На-ка вот бинокль, взгляни, какие там шапки из желтой пены на воронках.

Алешка приложил бинокль к глазам, и, словно чудом, яр с осыпями, с обрывистой глинисто-песчаной кромкой, с корягами, с пышно взбитой коловертью воронок пеной приблизился на расстояние вытянутой руки.

— Хитрая эта штука — бинокль! — с восхищением сказал он. — Все как на ладони. Вон даже видно, как щепки плывут. Головастый был тот человек, который придумал эту машинку. Правда, дядя Тихон?

Скобеев не имел образования, но долголетняя работа масленщиком, а потом и машинистом на пароходах, самостоятельное чтение книг, постоянные разговоры с дочерью, когда она училась в школе и на курсах учителей, сделали его человеком осведомленным во многих областях жизни. Теперь он охотно делился с Алешкой всеми своими знаниями.

— Не сразу, Алеша, человек придумал бинокль, или, точнее сказать, подзорную трубу.

И Скобеев рассказал длинную и поучительную историю о том, как люди изобрели увеличительное стекло.

К вечеру в этот же день плавбаза пришла к устью Томи. После обеденной остановки за рулевое колесо на катере встал «заврулем» Еремеич. Скобеев и Алешка перешли на паузки. Заимки и деревеньки, луга и перелески обозревались отсюда на десятки верст. Дома утопали в зарослях берез, черемухи и рябины. Рослые кудрявые кедры подступали к огородам и усадьбам, и казалось, что они поставлены тут природой, как часовые, охранять мир и покой людей.

До устья Томи осталось не меньше часа ходу, когда Скобеев и Алешка перебрались с кормы на нос, чтобы не прозевать и увидеть при солнечном свете границы двух рек.

— У Томи, Алексей-душа, расцветка одна, а у Оби другая. Ты, когда в коммуну-то на Васюган шел, не запомнил этого?

— Малый да глупый я тогда был, дядя Тихон.

— А отец-то не рассказывал об этом?

— Рассказывал, конечно! О многом он мне рассказывал. А только где же запомнишь? Прошло столько лет!

— Ну а теперь сам посмотришь. Вот-вот и конец Томи будет. Солнце только бы не закатилось. Тогда пропадет наше с тобой удовольствие.

Но, к их счастью, солнце еще сияло во всю силу, когда катер подтащил паузки к слиянию рек.

— Смотри, Алеша, вперед. Вон видишь, какая вода в Оби! Желтая и серая, а в Томи прозрачнее и с зеленоватым отливом.

— Такая вода, как в Оби, дядя Тихон, бывает в ручьях после сильных дождей.

— Правильно. А знаешь почему?