Вячеслав Демченко - Торпеда для фюрера

— Как расстреляли, зачем? — недоумённо поднял на лоб густые брови Гурджава.

— Не «зачем»… — хмыкнул Овчаров. — Не «зачем», Давид Бероевич, а почему?

— Ну и почему?

— Потому, что мы послали запрос в соответствующую лагерную администрацию, а те, в свою очередь, в соответствующее подразделение войск НКВД, обеспечивающих конвой… номера частей я тебе сейчас воспроизводить не буду, не помню, да и незачем, — коротко махнул рукой полковник. — Главное, что никто не захотел отвечать за пропажу столь ценного зэка. А это значит?..

— Что пропасть он не мог, — подумав, развил силлогизм Гурджава.

— Но и найтись тоже, — помог ему Овчаров. — Поскольку никакой уверенности в том, что он жив, ни у кого нет.

— Так что же они?.. — брезгливо поджал губу начальник флотской разведки. — Просто отписались?

— А может, честно расстреляли первого контуженного, который по беспамятству согласился признать себя Бреннером. Так что тайна сия велика, — развёл пухлыми ладошками Овчаров.

— Что-то я тебя не пойму, Георгий Валентинович, — поднялся со стула полковник Гурджава и направился к тумбочке, что солдатской простотой никак не вписывалась в антикварную обстановку кабинета. — То ты уверен, что Бреннера в лагерную пыль стёрли, то не веришь донесениям коллег.

Давид Бероевич открыл скрипучую дверцу, за которой оказалась вульгарная электроплитка с чайником.

— А что тебя удивляет? — пожал покатыми плечами полковник, заглядывая через плечо Гурджавы. Вид закопченного алюминиевого чайника его заметно разочаровал. — «Всё может быть» — это единственное, в чём я уверен после стольких лет службы. А на нашей службе, сам знаешь, насмотришься такого, что сто Дюма выдумывать запыхаются.

— И что же тебе, как Дюма, представляется наиболее вероятным? — поинтересовался полковник Гурджава, водрузив плитку с чайником на тумбочку.

Претенциозный вид дореволюционного кабинета сразу приобрел толику фронтового, блиндажного уюта.

— Когда спецэшелон попал под бомбёжку, задача конвоя если не полностью совпадала с заданием немецких летчиков, то чувства они, я думаю, в общем-то, разделяли: «Врёшь, не уйдёшь!» И когда мы сделали запрос, то, честно говоря, и я бы на их месте рапортовал в том же духе, — от греха и разбирательств подальше. Разве объяснишь, почему из сотен разбегающихся заключённых ты побежал не за тем, за кем надо?.. Если, вообще, духу хватило бежать куда-нибудь, кроме как мамке под подол.

Лето 1941 г. Район Мелитополя

Нет, Пауль-Генрих Бреннер, вопреки предположениям полковника Овчарова, не только никуда не побежал, но даже и отказываться от того, что именно он и есть Павел Григорьевич Бреннер, главный инженер спецучастка завода «Гидроприбор», не собирался. По крайней мере, пока. В смрадном сумраке столыпинского вагона он остался один, если не считать скулящего где-то в противоположном углу огромного мужика откровенно уголовной наружности, словно с него малевали плакат в отделении милиции: «Стыдно?»

Всю дорогу этот «стыдливый» маргинал третировал «сраную интеллигенцию», а теперь катался по свалявшейся, кисло-вонючей соломе, лелея обрубок ноги, из которого уже перестала пульсирующим фонтанчиком бить алая артериальная кровь. И Павлу Григорьевичу даже казалось, что он то и дело ловит молящий взгляд безумно-расширенных глаз, хоть он и отворачивался от него всё время и закрывал ладонями уши, чтобы не слышать этот, неожиданно тонкий для огромной туши, звериный вой. Тем не менее слышал и этот нечеловеческий вой, и снижающийся в тональности до раздирающего кишки рёва вой самолётов, и секущий свист бомб, триумфально оканчивающийся гулким ударом. Не хотел, но видел молящий взгляд изуродованного уголовника, и видел дымные от пыли золотистые просветы в досках, и чёрный шквал земли, пронёсшийся в огромном проломе, куда попрыгали все, кто не остался лежать замертво в кислой соломе после того, как засветились первые рваные дыры в досках. Видел, как после каждого громового толчка вблизи вагона подскакивали тряпочными куклами на полу те, кто остался. И, наконец, в щель между досками, справа, увидел бегущих гуськом конвоиров с закатанными рукавами порыжелых гимнастёрок, с пилотками, сунутыми под ремень, и с какой-то отчаянной весёлостью в испуганных ухмылках, по-настоящему испугавших Бреннера больше, чем стремительная тень «юнкерса», то и дело рябившая на степном сухостое.

Несколько секунд спустя Павел Григорьевич понял, почему. Почему этот «распоясанный» нестроевой вид конвоиров и эти их дурацкие ухмылки заставили закатиться сердце. Один из них вскинул на уровень живота «дегтярёв» — и отнюдь не навстречу вновь набегающей тени «юнкерса», а вослед разбегающимся подконвойным заколотилась деревянная погремушка длинной очереди. К ней присоединилась и пороховая россыпь винтовочных выстрелов. Словно пугливых куропаток, энкавэдэшники принялись выбивать из высокого сухостоя силуэты в серых бушлатах…

И тогда Павел Григорьевич снял свой с номером на груди бушлат и рванул к провалу в дощатой стене вагона — но только в другой, противоположной от конвоиров, стороне. И уже на самом краю железной рамы запнулся и бросил бушлат на скорченную фигурку, так и не добравшуюся до такой желанной, но неожиданной и смертельно опасной воли.

«Что делать? Бежать под осколки бомб и пули конвоиров? — стучало в голове Бреннера. — Или остаться? Может, они не расстреливают тех, кто не бежит?..»

Разрешить эту дилемму Павел Григорьевич так и не успел. Альтовый свист, сопровождавший его панические размышления апокалипсическим аккомпанементом, вдруг оборвался — и в следующую секунду толчок дощатого пола выбросил инженера на закопченную насыпь, во мрак небытия.

— Собрать, кто остался, и легкораненых, — опустил горячий пулемёт командир конвойной роты, по-прежнему вжимая голову в плечи, хоть пара «лаптёжников» и унеслась уже за степной горизонт. — Отчитываться кем-то надо, не поверят, что всех потеряли.

— Вот… что удалось спасти, — хрипя одышкой, доложил невесть откуда взявшийся старшина, указывая взглядом на кипу коричневатых опалённых папок.

— Какого… — раздражённо вырвал папки из его подмышки лейтенант и, оглянувшись на рассыпавшихся по степи подчинённых, зло зашвырнул бумаги в полыхнувший вагон. И в ответ на остекленевший взгляд старшины процедил: — Без бумаг их у нас заберут и спишут в расход по количеству, а если пофамильно… Ты будешь на каждую зэковскую морду докладную писать?

— Так точно, — понятливо козырнул старшина. — То есть, никак нет.

Минутой спустя Павел Григорьевич, он же Пауль-Генрих, очнулся от бесцеремонного пинка сапогом в рёбра…

Хроники «осиного гнезда»