Аскольд Шейкин - Испепеляющий ад

Евдокия была в слезах. Повторяла:

— Леонтий! Вы единственная наша надежда. Единственная опора теперь. Христом богом прошу…

Ответил:

— Евдокия Фотиевна. Надежда может быть только на Американскую миссию, но она в Новороссийске. Надо как можно скорей перевезти туда Николая Николаевича. Ничто другое его не спасет.

— Именем отца, брата моего заклинаю!

Шорохов смотрел на нее, думал: "Именем заклятых врагов моих. Что за жизнь!.."

Да, что за жизнь! Запись Моллера и сводку для Агентурной разведки Шорохов передать в этот день не смог. Базар и улицы, которые примыкали к нему, были оцеплены. Очень настойчиво рваться в Сергиевский переулок Шорохов поостерегся. При нем была запись Моллера. Обыщут, не отопрешься. На квартиру вернулся вымотанный. Не снимая шубы, повалился на койку. Заснуть не успел. Вошел Скрибный. Был трезвый. Долго стоял, опершись о дверной косяк. Молчал. Потом, хмуро глядя, спросил:

— Снова к этим занудам когда?

— К каким занудам? — не понял Шорохов.

— К американцам. Или к ним больше не надо? Я бы поехал.

Разговор затевался очень некстати. Шорохов ответил:

— Завтра утром мы с тобой выезжаем в Таманский полк, в станицу Славянскую.

Скрибный недоверчиво усмехнулся. Шорохов пояснил:

— Атаман Букретов едет. В его свите.

— У нас там дела?

— Есть какие-то. Потом узнаешь.

— Те же, что в Касторной были? Теперь-то я про них все понимаю.

"Счастливый, — подумал Шopoxoв. — Я бы теперь все понимал…"

УТРО было туманное. Ничего не разглядишь в десяти шагах. За кучера сидел Скрибный, но Шорохов то и дело приподнимался в экипаже, вглядывался в дорогу, в темневшую впереди атаманскую кавалькаду. Внезапно свернут куда-нибудь, потеряешься. Что тогда сделаешь? Только возвращаться назад.

Наконец солнце разогнало туман, вызолотило кусты, деревья по обочинам широкой степной дороги, гребнистую, кое — где зазеленевшую, пашню. Середина февраля. В этих местах пора студеных ночей и начавшего пригревать солнца.

Ехали быстро, словно летели над волнистым бескрайним простором. Верст через сорок, в станице Ивановской, остановились ночевать. Почему неслись сломя голову, Шорохов не понимал. Но свои суждения по этому поводу не высказывал. Чужой монастырь. Пусть идет, как идет.

Общий ужин был устроен не поздно и в доме станичного атамана. За компанию с Закордонным Шорохов туда попал. Ели, пили. Постепенно господа свитские разговорились. Да и сам атаман — обрюзгший казачий генерал — не прочь был порассуждать. Всего больше этих господ занимало предложение английской миссии Кубанской раде образовать Кубанскую республику. От имени британского правительства давалась гарантия отстоять ее статут в переговорах с Москвой. Единственное условие: Новороссийская бухта будет потом передана в пользование английским торговым и военным судам. Обсудить такое предложение в более или менее узком кругу, господа-казаки здесь и собрались.

Разговор состоял из полунамеков. Скользкая тема. Опыт понимания подобных иносказаний у Шорохова имелся немалый. Чтобы не терять общую нить, из-за стола он не вставал ни на минуту. Видел, что Скрибный два раза мелькнул у входа в залу. Какого-либо значения этому не придал. Когда вернулся в дом, где им был предоставлен ночлег, Скрибного нашел не только пьяным, но и злым, в обиде, что его тоже не пригласили к атаманскому столу.

Пытался втолковать, что сам оказался за тем столом по чистому случаю. Компания была, как говорится, для них обоих слишком высокородная, причем особой радости там он ни от чего не испытал. Общие разговоры. Интересные тем только, кто в них разбирается.

Скрибный не унимался. Повторялось то, с чем Шорохов столкнулся в тот день, когда они приехали в Екатеринодар:

— Слышали… Знаем… Всегда я у тебя вроде половой тряпки… Ты — там, я — где угодно. Хоть за порогом валяйся…

На следующий день в путь отправились после полудня. Шорохов недоумевал, почему так поздно? Будут ли в Славянской сегодня? Огорчило, что Скрибный перед отъездом развалился в экипаже, смотрел свысока. Наверно хотел скандала.

Выходило не по-господски, но Шорохов молча взгромоздился на кучерское сидение, взялся за вожжи. Начался путь.

Сидел Шорохов, естественно, спиной к Скрибному. Где-то, отдалившись от Ивановской на десяток верст, из-за спины услышал:

— Таманский полк взбунтовался.

Не оборачиваясь, спросил:

— Откуда знаешь?

— Матвиенко вчера сказал.

— Где ты его видел?

— В станицу приезжал. Тебя разыскивал.

— И ты ему, где я, не сказал?

— Ты же за атаманским столом сидел.

Бросив вожжи, Шорохов повернулся к Скрибному:

— Мог меня вызвать.

— Мог, мог… Меня от порога, как собаку, гнали. Все! И ты тоже самое.

В тоне, каким это произнес Скрибный, была ненависть. Не говорил, шипел.

Шорохов снова взялся за вожжи. Терпеть. Другого выхода нет.

В Славянскую въехали в темноте. У станичного правления, как и в станице Ивановской, встретили местные начальники, начали размещать по квартирам. Шорохову и Скрибному отрядили дом, где была только старуха-казачка, да и та сразу заперлась от них на своей половине.

Едва экипаж вкатился во двор, Скрибный, не сказав ни слова, исчез.

Шорохов распряг лошадей, завел в хозяйскую конюшню. Расходовать силы души на вражду со Скрибным не было смысла. Не приказчик и не компаньон. Товарищем тоже не стал. Спутники. Притом, не ладящие между собой.

У него был с собой портфель. В отведенной им горнице спрятал его под комод. Вышел на улицу.

Станица была притихшая, настороженная. Группки парней, мужчин, переходили от дома к дому, особенно быстро минуя места, освещенные луной. То за своей спиной, то где-то впереди он слышал негромкие свистки, говор. Следовало как можно скорей разыскать Матвиенко. Как это сделать? К первому встречному не обратишься. И где они — встречные? То вблизи, то вдали мелькают черными призраками.

Облако надвинулось на луну. Темнота разлилась такая, будто все засыпало сажей. Вернулся к своему дому. Остановился у калитки. Взялся было за скобу. Услышал голоса:

— А где сейчас твой?

— В хате, наверно.

Это ответил Скрибный. Голоса доносились из-за угла плетневой ограды. Прислушался.

— Спит?

— Может и спит.

Отвечал Скрибный. Но спрашивал не Мотвиенко. Голос был другой: резче, надменней. Каждая фраза словно бы с вызовом.

— Если не спит, ты его сюда вызови.

— Так он меня и послушается.

В разговор вступил кто-то третий:

— Сделай, чтобы послушался. Кто он тебе? Сват? Брат?

— Наган у него, граната, — это опять говорил Скрибный. — Хоть и купец, а жилистый. Из пролетариев.

— Ты его в этом смысле потихонечку обездоль.