Николай Полотай - Сердце матери

— Всякое бывало. Видел, конечно, не раз и смерть. Глядела на тебя в упор, а ты вроде и не замечаешь: некогда! Бой есть бой. Работенка адская, что тут толковать! — говорил Валентин таким тоном, словно досадовал: вот пристал! Да кто же ее, косую, на фронте не видел…

С Валентином мы стоим у скорого поезда Севастополь — Ленинград. Десять минут стоянка. Где уж тут наговоришься, если более сорока лет не встречались. С самых студенческих лет. Валентин был призван на флот. Ленинград. Севастополь. Командир торпедного катера. Снова Ленинград. Академия.

В войну Чусов на Черноморском флоте. После войны снова академия. Преподавательская работа. Сейчас — на легендарной «Авроре». Великолепная биография!..

Тем более нелепым был мой вопрос о «видении смерти».

— Видеть смерть — штука, конечно, неприятная. Но смотреть в глаза живому человеку — будь это чья-то мать, или жена, или даже невеста, когда ты по закону долга обязан ей сообщить о смерти самого дорогого ей человека: «Погиб смертью храбрых», — это жутко. Словно чувствуешь себя виновником чужой смерти.

Чусов посмотрел на часы: успеет ли рассказать? Заторопился:

— Прошло тридцать лет после войны. А я не могу забыть взгляд женщины,

которой мне пришлось, как и многим, сообщить трагическую весть.

В нашей семье я — младший. Два брата погибли в войну. У брата Николая сын погиб в водах Балтики, а дочь угнали в неволю фашисты. У второго брата Александра было два сына. Василий погиб на фронте, а Виктор, которому не было и восемнадцати лет, в первые дни войны пошел добровольцем. Зачислили в бригаду торпедных катеров, как и меня. Во время десанта Виктор был убит.

Он был на редкость чудесным, красивым парнем, любимец семьи. Я с ужасом думал, как воспримет эту весть его мать — Мария. Стал искать свидетеля гибели Виктора, и такой нашелся. Моряк рассказал, что видел, как Виктор, обливаясь кровью, упал на землю. У него была размозжена голова…

В сорок четвертом я нашел мать Виктора. Этой встречи я и ждал и страшился. Но она уже знала о смерти мужа и сына. А в смерть любимого Вити не хотела верить.

«Не мог он погибнуть! И не говори мне о его смерти. Он жив!»

А я уверял, что сына уже ждать нельзя, надо примириться с утратой и не терзать себя. Знал, что может кончиться трагедией. Мария лишится рассудка. Потому и рассказал о свидетеле гибели Вити и как это случилось.

Нет, не хотела слышать:

«Когда мы расставались, Витенька сказал: «Мама, не бойся, я не погибну. Если скажут, что я убит, — не верь! Я вернусь, мама. Обязательно вернусь!..» Так кому же мне верить? Тебе, твоему матросу или своему родному сыну?.. Жив мой сыночек, жив! Сердцем чувствую!»

Я продолжал настойчиво, упорно убеждать Марию поверить в смерть сына, как она поверила в смерть мужа и другого сына.

Но она исступленно и недружелюбно смотрела на меня.

Ушел я от Марии с тяжелым сердцем. А когда снова заехал к ней тоже ничем не мог помочь ей. Рыдала, молила меня замолчать и твердила: «Жив мой Витенька! Думает обо мне, ищет меня, свою мамочку!»

Какие же иметь надо нервы, какое сердце, чтобы выдержать такое: мучить себя, страдать, исступленно веря, что сын жив и ищет ее. Какой голос сердца так убежденно внушил ей, что Витя жив, — я понять не мог. Материнское сердце — самый чуткий прибор, созданный природой.

И еще раз Чусов посмотрел на часы:

— Минута осталась… Так вот, коротко. Освободили наши Румынию. А оттуда по всем знакомым севастопольским адресам полетели треугольники.

Виктор искал мать!..

Да. Был тяжело ранен. Плен. Чудом выжил. Бежал. И снова — на фронте… Ну? Что теперь скажешь? Телепатия?.. Тут, брат, штука мудренней. Сердце матери такие токи чувствует — и науке не объяснить. После войны Виктор женился на однополчанке, поселился в Москве, вызвал к себе мать и подарил ей за многолетние страдания трех внуков.

Теперь страдал я. При каждой встрече с Марией я не мог смотреть ей в глаза, как и племяннику. Это стало пыткой. Мария уже умерла, а у меня и сейчас не прошло чувство большой вины и стыда перед ней. И в то же время — преклонение перед высокой, святой материнской верой и убежденностью материнского сердца. Мария в конце концов простила меня, я знаю. Но я не простил себе и никогда не прощу — это я тоже знаю.

Поезд тронулся. Валентин Чусов вскочил на подножку.

Мы обменялись с ним прощальными взглядами. И вдруг мне показался в его глазах невысказанный вопрос: не осуждаю ли его?..

Мог ли я осудить друга? Возможно, так же убеждал бы несчастную женщину и я, желая облегчить ей страдания.

А пожалуй, и нет.

Двух смертей ей хватало с избытком для пожизненного горя и страданий. В третью нельзя было ей верить: сердцу нужна была хоть маленькая надежда, иначе оно погаснет преждевременно. И мы могли стать косвенными убийцами.

Матери всегда ждут сыновей.

Даже когда они умирают далеко от родного очага.

И сердце матери всегда ждет сочувствия.

А всегда ли мы щадим его?..