Константин Кудиевский - Песня синих морей (Роман-легенда)

Теперь они стояли рядом. От реки тянуло прохладой. Запах воды — сырой и острый — вытеснял с набережной густую, сладковато-пьянящую близость цветочных клумб. Меж темными силуэтами зданий вздрагивали зарницы трамваев. А вдали над вечерней столицей плыли, как ходовые огни кораблей, кремлевские звезды.

— Красиво, — восхищенно промолвила девушка.

Внезапно в аллеях парка и дальше — в улицах вспыхнули сотни электрических ламп. И сразу померкла глубина неба, и оно — плоское, оттененное сполохами городского зарева, — опустилось к самым крышам. Длинные отсветы упали на Москву-реку, закачались и замерли.

Эти вспыхнувшие огни, видимо, напомнили девушке о времени. Она поспешно взглянула на часы и с веселым, притворным ужасом воскликнула:

— Если б вы знали, как мне попадет! У нас такой строгий профессор!

В ней было много детского — резкого, угловатого. Но в жестах — плавно-медлительных, мягких уже угадывалась женственность, та робкая, еще не осознанная и не понятая женственность юности, которая сразу же бросается в глаза.

— Вы студентка? — спросил Сергей.

— Да, Ленинградской консерватории.

— И приехали на гастроль?

— Ну-у, гастроль, — засмеялась она. — Просто — концерт. Молодежный.

— И вы опаздываете? — На лице Тополькова появилась заботливая тревога. Уловив ее, девушка тихо, по-дружески доверительно успокоила:

— Это не сегодня — в субботу вечером. Здесь, в парке. — И призналась: — Я потому и удрала сюда.

Где-то в глубине парка возникла музыка. Мелодия нарастала, как приближающийся осенний дождь. Потом в нее влился голос — и чья-то грусть, негромкая и раздумчивая, наполнила набережную. Казалось, она боится шума улиц и поэтому жмется к ночной реке, сохранившей среди разлива огней и звуков нетронутую, первозданную земную тишину.

Девушка примолкла, настороженная тоскующим голосом. И Топольков, заметив это, почти утвердительно сказал:

— Вы тоже будете петь…

Она не ответила. Лишь когда мелодия оборвалась, подняла глаза на Тополькова и, словно вспомнив о его вопросе, кивнула.

— Да, я спою «Песню синих морей». Вы никогда не слыхали ее? У этой песни нет автора. То есть он, конечно, есть, но неизвестен… Когда после войны мы вернулись в Ленинград, нашего дома не оказалось: он был разбит снарядами. Нас поселили в новой комнате. В ней почти ничего не осталось от прежних жителей. Только печка-времянка да старый, покрытый пылью рояль. А на рояле — пожелтевший листок нотной бумаги с торопливыми набросками мелодии и текста… Это и была «Песня синих морей».

— О чем же она? — поинтересовался Сергей.

— О чем? — переспросила девушка. — Не знаю. О морях… О счастье… И, наверное, об очень большой любви.

Топольков пытался представить девушку, стоявшую рядом, в свете театральных юпитеров, ее голос. И песню… Но за песней возникал осажденный Ленинград в блокадную зиму, о которой наслышался он от старших: улицы, занесенные снегами, синие окна замороженных домов. В городе рвутся снаряды. В ответ гулко и резко бьют с Невы вмерзшие в лед эсминцы. Люди толпятся у прорубей, с трудом набирая воду в кастрюли, чайники, игрушечные ведерки. Метет поземка, покачивая людей. Жестко потрескивает лед при каждом корабельном залпе.

А в пустой комнате сидит у рояля человек и озябшими пальцами записывает мелодию. Он не слышит разрывов и тревожного воя сирен. В его сердце роя; даются образы — светлые, вечные и безграничные, как дальние моря. Человек дышит на пальцы, ослабев, пьет пресный кипяток и, снова собравшись с силами, приподымает руки над клавишами. Это самое трудное — удержать руки, не позволить им упасть. Человек торопится, потому что не знает, кто кого переживет: враг или мечта.

— Мне пора, — перебила его раздумья девушка. Она смотрела на Тополькова с сожалением: ей, видимо, не хотелось уходить из парка, возвращаться к своему строгому профессору.

— Я провожу вас, — сказал Сергей.

В аллеях было светло. Вокруг фонарей кружились бабочки — они придавали свету дрожание. Над спинками скамей нависали тени кустов. В этих тенях прятали от прохожих лица влюбленные.

У центральной клумбы на глаза попался рекламный щит, доверчиво прислонившийся к киоску мороженщика. По тому, как девушка замедлила шаги, Сергей догадался, что щит возвещает о субботнем концерте.

— Хотите, я отгадаю ваше имя? — предложил он внезапно и решительно шагнул к объявлению. В списке исполнителей значилось десятка два имен. Наклонившись, Сергей сосредоточенно всматривался в каждое, время от времени поглядывая на девушку, точно сверяя с ней свои размышления. Наконец, распрямился, уверенно промолвил:

— Вот… Вас зовут Зоей. Зоя Каюрова, верно?

И на удивленный вопрос девушки, как он догадался, откровенно ответил:

— Не знаю. Разве все в жизни объяснимо?.. А мое имя — Сергей Топольков.

— Вы придете? Ну… в субботу? — спросила она.

— Нет, — вздохнул Сергей. — В субботу я буду далеко. Очень далеко. Может быть, в море.

За литой оградой двигалась и сверкала ночная Москва. Приближаясь к воротам парка, они, сами того не замечая, шли все медленнее.

— Первая песня — и первое плавание. Первый день новой жизни, — говорил Сергей. — Давайте напишем друг другу об этом дне. Я не могу сообщить своего адреса, потому что не знаю, на каком корабле буду служить. Но если вы хотите…

Зоя колебалась лишь мгновение.

— Хорошо, — согласилась она. И когда Топольков записал ее адрес, добавила: — А теперь пойдемте. Мне действительно попадет.

На улице она быстро осмотрелась и, увидев такси, торопливо направилась к машине.

— Погодите, — удержал ее Сергей. — Только одну минуту.

Он бегом возвратился ко входным воротам, у которых женщины продавали цветущую сирень. Выбрал самый крупный букет. Оглянулся на девушку и неожиданно весело решил:

— И этот букет давайте. И этот… Одним словом — все!

Зоя сидела в машине, когда он вернулся с охапкой сирени. С трудом втиснул цветы сквозь дверцу.

— Это в счет субботы. За «Песню синих морей». Я напишу вам о них.

— Спасибо…

Машина тронулась и через несколько мгновений исчезла в шумном потоке ночной улицы. Но Сергею в этом потоке еще долго чудилось лицо Зои. Она прижимала к себе сирень, и в ее глазах, — быть может, впервые в жизни, — светилось счастье актрисы и женщины, то счастье, от которого люди становятся старше и талантливей.

За Ленинградом, глотнув побольше солнца, поезд погрузился в сырую хмурь карельских лесов… Низкое небо, изорванное верхушками елей, сочилось влагой. Его клочковатые обрывки блуждали в лапнике, застревая в мокрой хвойной щетине.

Ветер, не в силах пробиться через леса, задувал вдоль пути, по рельсам. Он растрепывал паровозный дым, прижимал к земле, швырял в болотистые сумерки леса. Там, в этих сумерках, дым сливался с клочьями неба. Леса стояли в пелене, и непонятно было: то ли это болотные туманы, то ли дымы поездов, пронесшихся вчера или неделю назад.