Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала...

— Всем вести круговое наблюдение. Огонь открывать самостоятельно, без предупреждения! — передал я по радиостанции команду.

Экипажи обстреливали придорожные кусты, однако щелканье по броне все усиливалось. Кто и откуда стрелял, мы не видели, но уже знали, что душманы, в целях маскировки стрельбы, надевали на ствол оружия кусок велосипедной камеры, который прикрывал огонь на выходе из ствола, делая таким образом выстрел невидимым, применяли также и другие хитрости. Враг был вокруг нас, он был близко, но был не видим нами, и это пугало. Ежесекундно каждый из нас ожидал смертельный выстрел из гранатомета. Первый бой, незнакомая обстановка, реальная опасность — все это очень возбуждающе и устрашающе действовало на психику людей. Стреляли без разбора. Грохот крупнокалиберных пулеметов, автоматов, азарт боя — все слилось в едином стремлении выйти из обстреливаемого участка местности. В прицелы мы наблюдали, что духи по машинам с зерном не стреляли, ответно молчали и афганцы, находящиеся в автомобилях. Между ними была, очевидно, какая-то договоренность, а поэтому весь поток свинца и огня бандитов был направлен только на нас.

Так мы провели ночь — в длительных остановках, кратковременных продвижениях, огневом воздействии не видимого нами врага, постоянном ожидании еще чего-то более опасного. Проходили без света фар кишлаки, поливая налево и направо горячим свинцом все, что шевелилось, что могло причинить нам неприятность. Патронов не жалели.

— Товарищ старший лейтенант, впереди в колонне заглох БТР и не заводится, что делать? — не то доложил, не то спросил командира роты старший техник, прапорщик Алексей Волохин.

— Цеплять и тащить за собой. При первой возможности разберемся! — приказал ему командир роты по радиостанции.

БТР Волохина, выйдя из колонны, подошел к неисправному БТРу. По-прежнему щелкали о борта пули. Вглядываясь в темноту ночи, мы переживали за Алексея. Томительно тянулись минуты неопределенности. Старший техник роты был один за бортом бронеобъекта и пытался вытащить неисправную «коробочку». Связи с ним не было. Видимо, покинув БТР, он отключил шлемофон от бортовой радиосети. Вдруг по нашему борту кто-то настойчиво застучал.

— Может, душманы? — спросил кто-то из экипажа. Наведя на боковой люк оружие, осторожно сняли его со стопора. В темноте ночи появилось лицо прапорщика Волохина. Он быстро залез вовнутрь, сел на свободное сиденье, снял с головы шлемофон. По ею лицу струился пот. Казалось, будто он только что вынырнул из бассейна. Еще даже не успели закрыть люк, как по нему снова защелкали душманские пули.

— Алексей, ну ты и молодец! — восхищенно поблагодарил я его. — Ну, и как там на улице? Как ощущение?

— Ничего, все нормально, — как-то вымученно улыбаясь, произнес он и взял протянутую ему сигарету.

Руки его дрожали. Я смотрел на них, самого Алексея, и с радостью ловил себя на мысли, что сегодня я открыл для себя еще одного прекрасного человека — прапорщика Волохина, который первым из нас шагнул в опасность и вышел из нее победителем. Всего-то пять минут потребовалось Алексею, чтобы под огнем врага зацепить трос за заглохший БТР и, когда тот после толчка завелся, снова отцепить. Но именно тех минут хватило, чтобы помнить об этом человеке уже не один десяток лет.

На войне люди познаются очень быстро. Иногда достаточно пяти, даже одной минуты, мгновения, чтобы понять, кто идет с тобою в одной цепи, колонне и можно ли положиться на него в трудную минуту. Афганистану я благодарен за то, что он свел меня с такими надежными, прекрасными людьми, знающими свое предназначение, с которыми не страшно было идти в бой. Это были настоящие мужчины, независимо от количества звезд и полосок на погонах. Были, конечно, и подлецы, и подонки, но, к счастью, их было гораздо меньше.

Светало. Снова остановились. Впереди в долине увидел технику: афганские грузовые автомобили и БТРы десантно-штурмового батальона.

— Ура! Догнали колонну! — радовались солдаты и офицеры.

Но радость оказалась преждевременной — десантники выполняли аналогичную с нами задачу, собирая афганские автомобили. Основные силы бригады были еще далеко впереди.

Вернувшись на своем БТРе к колонне после встречи с командованием впереди идущих подразделений, снял тяжелое снаряжение, положил автомат и пошел в сторону, за ближайшие камни. Присел, в надежде отдохнуть, немного расслабиться, как вдруг с окружающих гор, сразу с нескольких направлений, по нам открыли автоматный огонь. Развернув вправо-влево пулеметы, экипажи начали поиск и обстрел противника. Я один остался на открытой местности.

«Ну, все, конец!» — с ужасом подумалось мне. Но почему-то никто не стрелял в меня, хотя я был открыт, незащищен и представлял собой очень доступный и важный объект. Мгновенно в памяти всплыла информация, как одно из советских подразделений, окруженное душманами на мусульманском кладбище, не было уничтожено, потому что стрелять по кладбищу они не могли по религиозным убеждениям. О том, что я нахожусь на кладбище, я понял еще до обстрела и сейчас молил бога, чтобы духи не изменили своему Аллаху и не стали стрелять по мне. От условной границы кладбища до ближайшего борта БТРа был какой-то десяток метров. Только я ступил на «нейтральную полосу», как фонтанчики пыли от выстрелов появились рядом со мной. Казалось, что оставшиеся метры я не бежал, а летел, как снаряд, в открытый боковой люк БТРа. И снова, как и ночью, стрельба по невидимому врагу.

— Вижу! — закричал Владимир Пученков, сидя за пулеметом в БТРе, куда я влез, прячась от душманских пуль.

Поглядел в указанном им направлении. Через несколько секунд между камнями мелькнула белая чалма.

— Получи, фашист, гранату! — крикнул Пученков и дал в том направлении несколько коротких очередей. Было видно, как пули, попав душману в голову, сорвали с него чалму и бросили пораженное тело на камни.

— Есть! — радостно закричал офицер. — Есть первый! Товарищ замполит батальона, докладываю вам, что замполит четвертой мотострелковой роты старший лейтенант Пученков открыл свой боевой счет. Прошу занести это в мой послужной список, — полушутя, полусерьезно сказал он мне, оторвавшись от прицела пулемета. Потом совсем как мальчишка: — Григорьевич, скажи, как я его! Метров 900 было, не меньше, и только чалма в сторону.

Успех его был заслуженным, не вызывал сомнения, тем более что мы стреляли в горах, на большой высоте. Такая стрельба требовала определенных правил и навыков. Никто из нас никогда не стрелял еще в горах, но в той обстановке пули ложились в цель, словно так и должно было быть. Помогал прошлый опыт службы. Заряжая ленту патронами, мы чередовали их больше обычного с трассирующими пулями. Через прицел подводили огненную трассу к цели. Корректировка длилась секунды. Огонь получался метким еще и потому, что каждый из нас очень этого хотел, отчетливо понимая, что, метко поразив своего врага, ты тем самым продлеваешь себе жизнь.