Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала...

Разрешалось переводить офицера на две ступени ниже занимаемой должности. Смирнов был снят с должности командира батареи и назначен в эту же батарею командиром взвода. Командиром батареи стал Олег Румянцев.

Много хлопот командованию части и батальона доставил командир пятой мотострелковой роты старший лейтенант Михаил Бондаренко. Опытный офицер, и вдруг запил, причем без просыху. Беседовали с ним и комбат, и я, и секретарь партбюро. Но выводов он не делал. Однажды после совещания у комбата ему нужно было возвращаться в свое подразделение с аэродрома, где мы стояли в это время в охранении. Михаил был в нормальном состоянии, но потом зашел в палатку к Смирнову. Там они выпили «шило» — отработанный и слитый с системы самолета спирт. На жаре их быстро развезло. Когда Бондаренко через какое-то время подходил к своему БТРу, он уже заметно шатался. Его пытался усовестить секретарь партбюро батальона старший лейтенант Григорьев, но офицеру было уже все равно. По пути следования в подразделение ротный увидел, как на дорогу вышли двое. Приняв их спьяну за душманов, Бондаренко с нескольких метров открыл по ним огонь из автомата. Его спасло то, что он был пьян настолько, что ни в кого не попал. Это были два солдата из роты самого Бондаренко, которые находились в секрете и вышли проверить, что за объект движется по дороге.

Это было громкое ЧП. На следующий день мы с комбатом стояли навытяжку перед командиром бригады и начальником политического отдела. Партийное собрание батальона объявило ротному строгий выговор с занесением в учетную карточку. Партийная комиссия при политотделе бригады, в назидание другим и на перспективу, исключила его из членов КПСС.

Через некоторое время Бондаренко, одумавшись и взяв себя в руки, пить перестал. В боевых операциях проявлял храбрость и разумную инициативу. Командование батальона не могло нарадоваться ротным. Мы с комбатом неоднократно ходатайствовали о предоставлении его к боевой награде. Но начальник политотдела подполковник Плиев Руслан Султанович, прочитав наше очередное ходатайство на предоставление к ордену, как-то заявил:

— Вы что, отцы-командиры, совсем уже рехнулись? Еще раз подадите на этого пьяницу документы, я вас самих направлю на парткомиссию, мало не покажется! Понятно?

К сожалению, но восстановиться в партии Бондаренко так и не смог. Решение комиссии осталось без изменения. В годы Великой Отечественной войны нарушивших закон военнослужащих направляли в штрафные батальоны, где они воевали до первой крови, после чего становились полноправными воинами действующей армии. Официально у нас штрафников не было, но офицеру, оступившемуся один раз, тем более исключенному из рядов партии, грозила бесперспективность на многие годы. Это клеймо, которое нельзя было уже смыть никогда и ничем.

Одного офицера бригады представили к званию Героя Советского Союза. Шло время. Пока представление рассматривалось в Москве, лейтенант, что называется, дал маху.

Вечером с полной сеткой водки, пьяненький, он возвращался в часть. И встретился на его пути один из заместителей командира бригады, который стал совестить того лейтенанта. Лейтенант, выслушав подполковника, возмутился:

— Товарищ подполковник, вы как себя ведете с будущим Героем Советского Союза? Вы что себе позволяете? Я отдыхаю в нерабочее время. Какое ваше дело, как я выгляжу и что делаю?!

Разговор стал затягиваться.

— Да пошел ты! — не выдержал лейтенант и, послав старшего офицера подальше, отправился в свой батальон.

Этот случай взял на контроль лично начальник политотдела.

В итоге лейтенант вместо Золотой Звезды Героя получил орден Боевого Красного Знамени. А это очень большая разница.

Много бед принесла водка в Афганистане.

Кто раньше не пил, тот научился это делать там, кто пил немного, стал пить еще больше. Кто-то и после войны не смог отвыкнуть от потребности, которая выработалась в течение долгих месяцев. После Афганистана я какое-то время был в таком же, непростом, состоянии. Радовался долгожданному возвращению домой, продолжению жизни.

Ежедневные встречи с друзьями, воспоминания, разговоры, выпивка. Так продолжалось неделю, другую, месяц. Но однажды я пришел домой поздно вечером и увидел плачущие глаза жены и дочери.

— Папа, мы тебя так долго ждали, мы тебя так любим, а ты…

С тех пор началось постепенное отрезвление.

«Это уже не война, и я дома, нужно остановиться, пока не поздно. Ведь никто не поймет, что у меня на душе, да и понимать не пожелает. Если я оступлюсь, кто-то даже и обрадуется этому. Завистников всегда хватает. Желающих на мое место тоже достаточно. Если запью, оступлюсь, упаду, никто не протянет руку помощи ни мне, ни моей семье. И это обернется для всех нас страшной трагедией. Нет, надо жить, и жить по-человечески — достойно! Или что, войну пережил, а на мир и счастье уже и сил нет? — корил я сам себя, настраивая на решительные действия. — Рановато расписываться в собственном бессилии, мы еще повоюем!»

И эта борьба временами оказывалась труднее, чем та, с афганскими душманами.

27 декабря 1979 года считается началом самой длительной за время существования СССР войны — «необъявленной», как окрестили ее политики. После окончания почти десятилетней кровавой бойни в прессе появились официальные данные о наших потерях. Приходилось слышать, что эти потери за все годы войны меньше количества погибших на дорогах страны за один год. Это кощунство над памятью убитых, над теми, кто честно выполнял воинский долг, кто свято верил и сейчас верит в необходимость нашей военной помощи Афганистану, в то, что мы защищали южные рубежи нашей Родины…

И тем не менее эта война — героическая страница в истории Вооруженных Сил СССР. Позором покрыли себя политики, а мы, Солдаты своей Родины, воевали и погибали, веря в мудрость, непогрешимость и абсолютную правоту Политбюро ЦК КПСС, ее Генерального секретаря, Председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Я был знаком с офицером, который занимал высокую должность и при выводе советских войск из Афганистана принимал личное участие в подготовке справки-доклада о людских и материальных потерях наших Вооруженных Сил в той стране. Старший в группе — генерал, первоначально ознакомившись с предоставленным ему материалом, указал, что цифры явно завышены, и он им не верит. Потери стали искусственно занижать. Наконец документ был принят. Это и легло в основу данных, которые были обнародованы в качестве официальных. Так это или нет, но лично я, да и все афганцы, с кем приходилось общаться за все эти годы, не верят в то, что обнародовано, и для этого у каждого есть свои причины.

Очень многие военные сомневаются в достоверности официальной информации о потерях. В те времена стремились показать мировой общественности, своему народу более благополучную картину, чем было на самом деле. Лично я уверен, что пройдут десятилетия, и мы узнаем все-таки реальные данные. Но спросить будет уже не с кого.