Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала...

— Не нужен ты будешь таким ни Аллаху, ни своей ханум. Или говори, или я сейчас тебя оставлю без него.

Когда кровь обильно полилась на штаны, афганец громко заплакал и стал быстро отвечать на вопросы.

Сейчас смотришь фильмы про Афганистан: каких только суперменов в них не показывают. Скажу честно, я таких крутых там не видел. Мы даже утреннюю зарядку не делали из-за жары, отсутствия воды для обтирания, четкого распорядка дня, по другим причинам. Но я ежедневно видел ребят, способных, не задумываясь, нажать на спусковой крючок автомата и убить человека, афганца, за то, что он — наш враг, за то, что он может опередить и так же убить любого из нас, просто за то, что так надо. Видел солдат, карабкающихся на последнем издыхании в горы, идущих на выручку своих друзей, однополчан, чтобы спасти их и уничтожить противника, не думающих о собственной гибели. Это были простые парни, не супермены, но они знали себе цену, свое место в общем строю воюющих и то дело, ради которого мы все оказались там. Они ежедневно рисковали собой и мечтали о мирной и счастливой жизни, верили в свою значимость в решении общей задачи по разгрому бандформирований мятежников.

Я тоже убивал и тоже вел счет убитых и расстрелянных мною врагов. Но того, первого, я помню очень хорошо, будто это было только вчера.

Мы вели бой за взятие горного кишлака. Единственная дорога к нему обстреливалась душманами. На БТРах пройти было нельзя, а поэтому шли группами в пешем порядке. Солдаты, шедшие со мною, заметили одинокий дом, из которого раздавались выстрелы «бура» — английской винтовки. Осторожно подошли к дувалу, забросали двор гранатами, после чего проникли вовнутрь. Во дворе и в доме никого не было. После тщательного поиска обнаружили в коровнике, в соломе, старика. С ним была винтовка без патронов, но с еще теплым от стрельбы стволом. Пленника подвели ко мне. Седая, с зеленоватым оттенком, борода, худой, спокойный взгляд. О чем он думал тогда? Возможно, жалел, что так быстро закончились патроны. Возиться с ним у нас не было времени. Взять в плен — много хлопот и ненужных проблем. Да и зачем брать, если афганцы его потом все равно отпустят?

— Расстрелять! — приказал я заместителю командира взвода связи.

Сержант Повсюков был боевой и опытный, и по моим расчетам должен был выполнить команду быстро и без лишних вопросов. Но я вдруг увидел, как он побледнел.

— Как расстрелять? Этого старика?

— Благодари бога, что у него закончились патроны, иначе он нам всем бы уже продырявил головы. Так что стреляй и ни о чем не думай.

— Нет, — сержант отрицательно замотал головой. — Нет. Я не хочу, не смогу, да и не знаю, как это сделать.

— Как, спрашиваешь? Смотри.

Указательный палец моей руки лег на спусковой крючок автомата. Я пристально посмотрел на своего противника. Он был по-прежнему спокоен и явно понимал, что секунды его жизни сочтены. Мне казалось, что внутренне я всегда был готов к такому случаю, но сейчас почему-то почувствовал, что уверенность покидает меня. За какие-то доли секунды до выстрела неведомая сила повернула мою голову в сторону, а глаза стали искать другой предмет. Длинная очередь автомата, как рассказали мне потом очевидцы, отбросила и словно припечатала старика к стене. Через силу я взглянул на убитого. Белая длиннополая рубаха старика была в кровавых дырах и подтеках.

— А ты боялся, — сказал я сержанту, а точнее, самому себе, и мы вышли со двора.

Оглянулся. Афганец лежал у дверей своего дома, который защищал от нас, иноверцев. Возможно, что он был простым крестьянином и впервые увидел нас сквозь прорезь прицела винтовки, которую взял по приказу душманов, возможно, что и по собственному убеждению. А раз в его руках было оружие, то мы и расправились с ним, как с врагом, невзирая на его преклонный, старческий возраст.

У нас была традиция: после рейда заходить в госпиталь, прощаться с убитыми, навещать раненых. Каждое такое посещение — это очень тяжелые и горькие минуты. Крики, слезы, стоны, боль и ужас в глазах…

Все, кто видели это, знали — это военный госпиталь действующей армии, это — оборотная сторона войны.

Не могу забыть одного солдата-десантника, которому в бою повредило половой член, и он заходился в истерике, прося всех помочь ему умереть и проклиная врачей за то, что они спасали ему жизнь, практически вытащив с того света.

— Кому я нужен такой? — метался он, привязанный за руки и ноги к кровати, пока не пройдет очередной приступ.

Во время службы в Тоцком Оренбургской области я узнал, что в соседнем селе солдат с аналогичным ранением, промаявшись после Афганистана несколько лет, бросился под поезд. Может быть, это он кричал в том кандагарском госпитале, или в шиндадском, кабульском? Сколько их, изувеченных и духовно надломленных, не нашли себя в этой жизни, спились, бросились под поезда, сунули свои головы в петли? Сколько пополнили и продолжают пополнять ряды криминальных структур?

Войска из Афганистана выведены, но война не закончилась. Не закончилась для воевавших, для их семей, родных и близких им людей. Знаю многих офицеров, которые, отвоевав в Афганистане и не найдя себя в мирной жизни после него, вновь пошли добровольцами в Афганистан, Нагорный Карабах, другие горячие точки нашей страны. Туда, где все ясно: там — враг, здесь — свой. Не понял? Получи пулю в лоб! Туда, где звуки стрельбы стали привычными и родными, будоража и волнуя кровь и душу, словно военный марш хорошо слаженного духового оркестра. И ничего больше не надо: только воевать, искать в бою утешение, душевный покой и экстрим. Это очень страшно! Но это так, это оттуда, из необъявленной войны, от интернационального долга, на выполнение которого нас безропотно направил свой же, советский, народ.

При одном из посещений госпиталя мы видели танкиста. Тело и лицо его полностью обгорели. Он был словно высечен из черного камня. Врачи удивлялись: солдат давно должен был умереть, а он жил, вопреки всему. Его даже не стали отправлять в госпиталь, посчитав ненужным и бесполезным делом. И теперь он медленно умирал, а медперсонал ожидал, когда же это случится! Было видно, как под толстым слоем обожженной кожи пульсировало сердце. Нам очень хотелось, чтобы он выжил. Но сейчас, пусть простит меня бог, мне кажется, и хорошо, что он умер. Я не представляю, что бы он делал, узнав, что он и все мы зря выполняли приказ Родины, воюя там. И вообще, зря рисковали своими жизнями, молодостью, здоровьем и душевным покоем. Что мы были там оккупантами, завоевателями и убийцами, и никто не виноват в том, что он стал инвалидом! А раз никто, то, значит, он сам во всем и виновен!

В одном из боев получил пулевое ранение рядовой Кузнецов (однофамилец командира роты Ю. Кузнецова). Пуля разорвала ему внутренности живота. На вертолете его вывезли из района боевых действий и доставили в госпиталь. После рейда мы с комбатом и офицерами батальона пришли навестить его в госпитале. Солдату сделали операцию, он отходил от наркоза и уже осмысливал происходящее. Высокий, мускулистый, он лежал на спине, заложив руки за голову. Увидев нас, некоторое время молчал, шевеля бескровными губами, потом, морщась от боли, прошептал: