Николай Куликов - Русский диверсант абвера. Суперагент Скорцени против СМЕРШа

— Ты, ежели все утрясется и вернешься назад, замолви там за меня словечко. Скажи немцам: так и так, долг перед Германией выполняет честно, но нуждается в замене и отдыхе!

— В этом не сомневайся! А сейчас не пора ли нам отдохнуть? Если мои часы не врут — уже два ночи. Кстати, по связи и дальнейшим действиям — какие соображения?

— Соображения мои простые: до утра перекантуешься у меня — сейчас комендантский час и на улицу лучше не соваться! Утром отведу тебя к верному человеку, моему радисту: он тебе и связь обеспечит, и жилье временное, если понадобится, подыщет. Деньги у тебя есть?

— Имеются!

— Вот и ладненько. Деньги, они и при большевиках деньги, без них никуда! Текст радиограммы отдашь радисту — он и зашифрует.

— Этого не требуется: зашифрую сам, пусть только передаст и примет ответ. Послушай, Михаил, а ты не опасаешься сводить меня со своим радистом — вдруг я из «Смерша»?!

— Если ты смершевец, то вам ничего не стоит «повязать» меня прямо сейчас, а уж тогда «вытрясти» все, что вам надо: начиная от имени прабабушки и кончая радистом и всем остальным…

— Тоже верно. Давай отдыхай, а я немного поработаю с шифром.

Спиридонов глянул на початую бутылку водки и решительно убрал со стола, закрыв предварительно пробкой. Потом, даже не раздеваясь — только скинув валенки, лег на кровать на спину, закинул руки за голову и молча уставился в потолок. Яковлев достал из вещмешка толстый потрепанный томик повестей и рассказов Чехова, ловким движением ножа-финки надрезал сбоку толстую титульную обложку и извлек из надреза тонкий, узкий лист бумаги — шифровальную таблицу. Открыв томик на нужной странице, он с помощью чеховского текста и таблицы составил на небольшом клочке бумаги пять колонок пятизначных цифр, радиограмму в разведцентр — в ней было следующее:

Попали в засаду при выброске. Уцелел я один. Нахожусь в Смоленске у «родни». Жду дальнейших указаний.

«Дядя Миша» не спал и, лежа на спине, изредка поглядывал на Яковлева. Тот аккуратно сложил листок с текстом шифровки и протянул Спиридонову, который привстал и дотянулся до висевшей на гвозде, вбитом в стену, видавшей виды кепки. Листок он засунул под ее подкладку, повесил кепку обратно на гвоздь и снова прилег, обращаясь к Кроту:

— В сенях на стене висит раскладушка — тащи ее сюда и располагайся на ночлег! Только извиняй, чистых и белоснежных, крахмальных простыней не держим!

На последней фразе Спиридонов даже хохотнул — вроде как пошутил.

— Ничего, мы люди скромные, большевистской властью не избалованные — как говорится, простые советские труженики, — поддержал шутливый тон хозяина Крот.

— Это уж точно, — отозвался Михаил, которому явно не спалось, — всех нас коммунисты подровняли и уравняли, загнали в общий колхоз, будь они прокляты!

Тут Спиридонова словно «прорвало»: путано и бессвязно, перепрыгивая с одного на другое, он начал рассказывать про семью, отца, вспоминать свою юность и заодно проклинать большевиков. Яковлев понимал: его собеседнику необходимо перед кем-то выговориться, излить душу — ведь даже этого он не мог себе позволить среди враждебного окружения. Крот оказался для Михаила вроде «родственной души»: лежа на раскладушке в полной темноте — «керосинку» потушили, — Яковлев молча слушал и размышлял: «Этот Спиридонов живет прошлыми обидами и сводит старые счеты с Советской властью. Только таких, как он или я, — все-таки ничтожное меньшинство. А большинство на фронте, бьют и гонят немцев на Запад: это при том, что у многих тоже свои счеты с большевиками. Так что же — все забыли и простили?! „Родина-мать зовет“? Нет уж, товарищи дорогие, к черту всю эту слюнявую некрасовщину с белыми березками и „милейшими“ мужичками: я по натуре максималист — все или ничего! Или свободная Россия с гордым, достойным народом, или провались все в преисподнюю! Страна, где народ низведен до уровня колхозных рабов, не имеет права на существование — только так! Недаром коммунистический божок Ульянов-Ленин еще в Первую мировую войну выдвинул свой знаменитый лозунг: „Чем хуже, тем лучше!“ И вместе со своими соратниками фактически встал на сторону немцев — те недаром щедро финансировали большевиков, а потом „забросили“ (только не на парашютах, а в „опломбированном“ вагоне) на территорию России целую группу „товарищей“ во главе с „вождем мирового пролетариата“. Дядюшка мой служил при Керенском в специальном бюро Генштаба Русской армии и знал об этих фактах достоверно! Кстати, большевики-ленинцы блестяще выполнили возложенную на них миссию: развалили армию и вывели Россию из войны против Германии. Так что теперь я могу считать себя достойным продолжателем дела Ленина: „Чем хуже, тем лучше!“ Пусть даже немцы наверняка проиграют войну — это их война! Я свою войну против коммунистов проигрывать не собираюсь: все еще впереди, господа большевики!»

В конце концов Спиридонов замолчал. Заснул, а лучше сказать, забылся в тревожной полудреме и Яковлев…

Спали они не больше двух часов: в пять первым проснулся хозяин. Несмотря на свое недавнее опьянение, Михаил сразу встал, надел все те же валенки и пошел в сени — там находился туалет без удобств и висел рукомойник — водопровод пока наладили только в центре города. Яковлев, услышав передвижения хозяина, тут же открыл глаза и посмотрел на слабо светившиеся в темноте фосфоресцирующие стрелки своих наручных часов: начало шестого. Он встал с раскладушки, зажег керосиновую лампу, потом намотал портянки и обул сапоги: спал он не раздеваясь, только укрылся собственной шинелью. Поздоровался со Спиридоновым, который вернулся из прихожей и что-то пробурчал в ответ, — теперь его утренний маршрут повторил Крот, посетив туалет и задержавшись у рукомойника. Когда «дядя Миша» изливал ему душу перед сном, то немного порассказывал и о своем теперешнем житье-бытье: он работал заведующим складом ОРСа железной дороги. Они даже не стали завтракать — Спиридонов торопился на работу.

— Пока темно, надо идти — будет лучше, если тебя никто из соседей не увидит, — заметил он.

— Вот что, Михаил. Я тут вчера справлялся о тебе у одной женщины, соседки твоей — Ниной зовут. Сказал, что привет какой-то должен передать — так, ерунду наболтал. Если она обо мне спросит, скажи: ошибся старлей, не на ту улицу забрел…

— Понял. А Нинку эту я знаю, ничего, аппетитная бабенка — я один раз, было дело, хотел к ней подкатиться!

— Ты? К ней?! — удивленно вырвалось у Крота. — Не шутишь?!

— А что, — даже обиделся Спиридонов, — я пока не старик. Бабы меня еще любят! Но врать не буду, Нинка отшила — ну и черт с ней!

Они оделись и вышли на крыльцо; было еще темно. «Дядя Миша» навесил на дверь замок, и они двинулись вдоль по улице. Проходя мимо дома Нины Блиновой, Крот непроизвольно глянул в его сторону: дом стоял темный, и скорее всего хозяйка еще не пришла…