Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

Молодой человек сразу вскочил на ноги.

— Слушаю вас, товарищ сержант!

— Вас требует командующий.

Румянцев отряхнул с синего комбинезона прилипшие соринки и широким шагом направился к штабу армии. Генерал–майор давно знал Юрия Румянцева. Вместе с его отцом, тоже генералом, они были на финском фронте, недалеко жили друг от друга в Москве.

— Юра! — сказал командующий, пренебрегая правилами военного обращения и ласково, по–отечески, смотря на высокую стройную фигуру Румянцева, стоящего навытяжку. — Слетай, дружок, к начальнику погранохраны и передай ему вот этот пакет.

С этими словами генерал передал Румянцеву большой белый пакет с двумя сургучными печатями. В тоне голоса и в выражении доброго, еще не старого лица командующего, Румянцев прочитал, что случилось что-то тревожное и весьма важное.

Выхлопная трубка издала резкий стук, мотоцикл, сделав полукруг, выкатился на дорогу и почти беззвучно понесся по прожженной солнцем дороге, неся за собой белый пыльный хвост. Румянцев много раз проезжал мимо зелёных рощ и полей с тучными всходами пшеницы, смотря на ломаную линию далеких Карпат. И всякий раз он испытывал радостное чувство гордости оттого, что легко и свободно управляет страшными силами, загнанными в мотор машины, вихрем мчащейся по земле. Увлечённый быстрым ходом машины, он на какое‑то время забыл не только о тревоге, навеянной белым пакетом, но и о самом существовании этого пакета. Вспомнил он о нем только тогда, когда очутился перед начальником погранохраны. И снова чувство тревоги охватило его, когда с приветливого усатого лица старого командира, читавшего бумагу, слетела улыбка.

— Так, так, — проговорил неопределённо командир, рассеянно поглаживая седеющие усы, — очень хорошо!

К чему относилось это «очень хорошо» — к тому ли, что пакет привез он, Румянцев, или к тому, что в нём написано? И действительно ли то, что там написано «очень хорошо»? С смутным и тревожным чувством возвращался Румянцев на своём мотоцикле в штаб армии. Это было в субботу 21 июня. А в воскресенье, 22 июня, в 4 часа утра началась война, о неизбежности которой столько говорили, но в возможность которой по существу никто серьёзно как‑то не верил.

С отступающей Красной Армией Юрий Румянцев прибыл в Киев. Отсюда 12 сентября генерал послал его с донесением в Москву, в Генштаб.

— Счастливо, Юрик, — обнимая Румянцева, говорил генерал. — Так ты того… передай папе привет.

Голос его сорвался и дрогнул.

— Передам! — ьесело улыбаясь, говорил Румянцев, не замечая слёз, стоящих в глазах своего старого друга.

По дороге в Москву, за местечком Бравары, мотоцикл неожиданно остановился: вывернулось гнездо запорной иглы карбюратора. Румянцев отвел мотоцикл в сторону, осмотрел его и, убедившись, что исправить полом невозможно, бросил машину и пошёл пешком. Широко шагал он по обочине дороги, втайне надеясь как‑нибудь пристроиться на грузовик. Но все грузовые машины шли перегруженными людьми и различным имуществом, быть может, никому теперь уже и не нужным. Всё чаще начали попадаться разбитые, с обгоревшими кузовами автомашины, обезображенные трупы людей. «Вот так, быть может, и я буду лежать», — думал печально юноша, ускоряя шаг, словно хотел поскорее уйти от этой дороги смерти.

Румянцев свернул с главного шоссе. Он давно устал и еле брёл по окольной дороге, шедшей на юго–восток, в сторону от Москвы. Страшно хотелось есть. Усталый и изголодавшийся, он еле добрёл до какой‑то деревушки и в изнеможении опустился на скамью под развесистой ветлою возле крайней хаты. Стесняясь попросить хлеба, он попросил только пить. Молодая и красивая женщина с печальным лицом вынесла ему кружку молока и кусок черного хлеба.

— Кушайте! — сухо сказала она и отошла в сторону. К ней молча, одна за другой, подходили другие женщины с такими же печальными лицами. К ним робко жались ребятишки и, держась за подолы матерей, о каким‑то непередаваемым испугом смотрели на человека в синем комбинезоне и военной фуражке. А он жадно глотал хлеб, запивал его холодным молоком и тихо кому‑то улыбался.

— Дороженький, — вдруг заговорила стоявшая перед ним пожилая женшина с красными, заплаканными глазами. — Уходи, родной, кругом немцы. Здесь были. Вон — смотри!

Он взглянул по направлению ее дрожащей руки, обнажённой по локоть, и мурашки побежали у него по спине. Прямо на дороге в различных позах лежали трупы красноармейцев. Немного поодаль, особняком — две женщины и грудной ребенок.

— Учителки это наши, — сухо сообщила молодая красивая женщина, принимая от Румянцева голубую эмалированную кружку.

Женщины посоветовали Румянцеву переодеться. И вот он стал совсем другим — в рваном сером пиджачке, потрёпанных чёрных штанах и в «цивильных» ботинках. На голове выцветший старомодный картуз со сломанным лакированным козырьком. Молодая женщина улыбнулась.

— Вот теперь вы настоящий Михась Пилимонович Взвозный.

— Быть по сему, — тоже улыбаясь, сказал Румянцев.

Женщины оживленно заговорили.

— Верно! Сильно смахивает на Михася Взвозного. Такой же ладный был хлопец, разве только ростом пониже.

— Взяла бы его к себе, Килина, — серьёзно сказала пожилая женщина с обнажёнными по локоть руками. Килиной звали ту молодую красивую женщину, которая дала поесть Румянцеву.

— Я непрочь, — сказала она мягким грудным голосом, выставляя в светлой и смущённой улыбке оба ряда белых зубов. — Пойдёте ко мне в примаки?

— Спасибо, — ответил он ей серьёзно. — Я солдат и мне ещё, как у нас говорили, воевать и воевать, как медному котелку. Ну, я пошел!

Он тепло простился со всеми и отправился в путь. «Килина, какое смешное имя», — подумал Юрий, шагая в темноте ночи по берегу какой‑то речушки, тускло мерцавшей под звёздным небом благодатной Украины. Вдруг в кустах что‑то зашевелилось. Он вздрогнул от неожиданности. Из кустов вышли два человека. Они оказались военными, тоже переодетыми.

Уже втроём шли всю ночь на восток, где на горизонте то там, то сям вспыхивали полукружиями зарницы и откуда глухо доносились громовые раскаты. «Идет бон, а мы здесь, словно зайцы, трусливо озираясь, бежим стороной», — думал каждый из них, проклиная свою судьбу. Под утро, когда впереди забрезжила алая заря и в небе зазвенели предутренние хоры пернатых, они зашли в небольшую дубраву. Набрав сухой травы и. постелив её в тени мощных дубов, все трое улеглись на неё и вскоре заснули.

Ночью пошли дальше. Шли молча. Даже весёлый и жизнерадостный Юрий Румянцев ничего не мог сказать в утешение своим новым товарищам. Под утро неожиданно вышли на шоссе. Ранний. летний рассвет застал их на открытом месте. Поблизости не было ни кустика, ни ямы. Впереди лежала степная полоса, и, словно море, колыхалась вокруг колхозная пшеница.