Александр Кузнецов - Макей и его хлопцы

Комиссар с лёгким армянским акцентом говорил о победе Красной Армии, о разгроме немцев под Сталинградом, о силе и мощи Советской державы. Партизаны живо интересовались всем. Особенно их интересовало, как теперь живут на Большой Земле. Трудно, наверное. Женщины,, поди, одни — ив поле, и на фабриках.

— Почему введены погоны, офицерские звания?

Спрашивали и о «катюше» и о «втором фронте». И на все эти вопросы комиссар Хачтарян должен был дать простые, ясные, убедительные ответы.

Все беседы, которые проводил комиссар, проникнуты были духом уверенности в победе нашего дела, вызывали) горячее чувство благодарности партии коммунистов.

Когда комиссар возвращался к себе в землянку, его догнали Елозин и старик Бородич. Последний пришёл в партизаны из деревни Дулебы. Это был старый артиллерист, хорошо знающий ремесло наводчика.

— Товарищ комиссар, — начал Бородич, — известное дело, мы народ тёмный…

— Мне извэстно другое, — смеясь сказал Хачтарян.

Бородич продолжал, как бы не слыша слов комиссара:

— Необразованный мы народ. Хоша Андрюха Елозин — адъютант и комсомолец, однако и он простой токарь по металлу.

Елозин, по профессии кондитер, осклабил свой большой рот.

— Токарь по металлу, по хлебу и по саду, — сказал он с смущенной улыбкой.

— А я вроде, устарел, скажут: куда? — продолжал Бородич, шагая рядом с комиссаром.

Хачтарян и Бородич почти одного роста. У старика такие же длинные волосы, как у комиссара, только совершенно седые, и клином длинная седая борода. В голосе его слышались грустные просительные нотки. Комиссар не сразу понял, что они хотят. Бородич продолжал:

— Конечно, Андрюху могут и в партию принять.

— Это ещё неизвестно, дядя, — возразил Елозин, однако самодовольная улыбка озарила его лицо, так как он сознавал, что его, как комсомольца, действительно, скорее могут принять в партию. Комиссар остановился.

— Так ты, батя, в партию, что ль, хочешь?

— Да мне где! Не примут, думаю.

Комиссар затащил Бородича и Елозина к себе в землянку. Там они и договорились обо всём, чго надо делать. Комиссар сиял от радости: «Растём!»

Очередное партийное собрание проводилось в самой большой землянке. 120 коммунистов еле–еле уместились там. Здесь были приняты в партию Андрей Елозин и шестидесятилетний старик Митрофан Ильич Бородич.

Макея на собрании не было: он инспектировал отряды своей бригады. Всюду он находил непорядки и, раздражаясь, кричал на виновных.

Марусов добился в центре разрешения на выход из макеевской бригады и, получив направление, готовился к походу. Поэтому он держался высокомерно и независимо. Он даже не сказал куда уходит.

Павлов чрезмерно осторожничал, и это не нравилось Макею.

— Мы с вами не на курорте, Борода, — сердито говорил ему Макей. —Какой может быть разговор о здоровье? А? Марусов вообще удирает от нас. Тоже, может быть, боится за свое драгоценнейшее здоровье?

— Я не о своем здоровье, товарищ комбриг. Но Дручаны—крепость. Тут одной храбростью не возьмёшь.

— Смелость города берёт, не то что Дручаны. Опять же скажу вам — смерть на войне, поверь, такое же обычное явление, как и во время чумы. Смерть и война — две стороны одной и той же медали. И вообще, должен сказать, у нас не диспут. Готовьте отряд к штурму. Диверсии не ослаблять. Большая диверсия не снимается с повестки дня.

Павлов тяжело вздохнул. Его отряд пустил под откос всего лишь пять поездов, а уже восемь хлопцев потеряно: один взорвался, четверых убили во время перестрелок, троих повесили в Бобруйске. Среди повешенных — любимая девушка Павлова. Макей знал о горе, постигшем его боевого товарища, и ободряюще улыбнулся ему:

— Ну, ну, не горюй, старина! Бороду смахнешь, и знаешь: время добрый исцелитель.

Вот за это и любили Макея: накричит, нашумит, потребует и накажет сурово, но и пожалеет человека, когда у того что‑нибудь не так: беда ли стряслась какая, дело ли не ладится. Борода поползла в стороны и сквозь густую чащобу её чёрных волос сверкнули ровные зубы.

— Добро, товарищ комбриг! Всё будет сделано.

Макей распрощался, не заходя в землянку, хотя Борода усиленно тащил его, соблазняя горелицей и жареной рыбой. «Богато чёрт живёт», — думал Макей о Павлове, несясь в своих санках в лагерь Лося.

Лося Макей нашёл в землянке. Увидев Макея, тот вскочил. Макей протянул ему руку и сел. Сел и Лось.

— Почему диверсионной работой не занимаетесь? Помните, товарищ Лось, это не только мой приказ, это приказ товарища Сталина.

— Тола нет, товарищ комбриг, — сказал Лось и краска залила его лицо.

Макей только покачал головой. Разве не знает Лось, где и как добывают тол другие отряды? Они разыскивают невзорвавшиеся вражеские авиабомбы и вырубают из них тол. Конечно, это не безопасно. В отряде Марусова трое хлопцев взлетели на воздух, как только начали извлекать из бомбы взрыватель. Но ведь Лось не из трусливых?

— Похоже, товарищ Лось, что вы хотите отсидеться, — сказал Макей.

Лось побледнел, потом лицо его покрылось красными пятнами. Тяжелее удара он не ожидал. Человеку, который грезит боевыми подвигами, услышать, что он трус — это слишком тяжело.

— Я… Я… — задыхаясь, начал Лось, — вы оскорбляете меня.

Они вышли из землянки, прошли по лагерю. В лагере на этот раз был порядок. И хотя Макей заметил кое-какие упущения, но ничего не сказал. Они молча ходили среди землянок — один заложив руки за спину, попыхивая трубкой, другой — руки навытяжку, ожидая всякий раз упрека. В каждой роте под хорошим навесом стоит пирамида с винтовками, закрытая с трёх сторон плетнём/Около каждой пирамиды — часовой. Это понравилось комбригу и он сказал: «хорошо». Лицо Лося засияло. Хорошо было и в пекарне. Но партизаны одеты были плоховато, лица угрюмые. Макей чувствовал, что они, приветствуя их, хотят что‑то сказать, но, видимо* не решаются.

— Как живете, хлопцы? — обратился он к группе партизан, чистивших оружие.

— Ничего, — ответили они ему хором.

— Ничего‑то и у меня много, — пошутил Макей. — Как воюете?

Партизаны замялись.

— Значит, хорошо воюете? — не отставал Макей. — Много фашистов побили? А на железке что‑то не слышно вас, лосевцы!

— Наше дело телячье, — сказал угрюмо какой‑то шутник, — поели — и в хлев.

Шутка попала в цель. Макей засмеялся. Засмеялся и Лось, но глазами он пожирал виновника этой шутки.

— Вот, товарищ Лось, — сказал Макей, когда сни снова входили в штабную землянку, — это нам с вами пощёчина. Хлопцы томятся от безделья. Скоро идём на большое дело. Вам дадим ответственное задание: в штурмовой группе. пойдёте.

Не мог знать тогда Макей, что даёт Лосю последнее боевое задание. С «большого дела» Лось не вернулся, он пал на поле боя.