Сергей Вашенцев - Восточный ветер

Главное, надо было соблюдать тишину. Ни говорить, ни кричать, ни звать на помощь, когда почва уходила из-под ног и тело плыло куда-то в мерзкую, холодную, страшную пропасть.

Справа, у Перекопа, поднялась жестокая канонада. Белые ждали штурма там в эту белую, мутную ночь. Они разряжали сотни своих орудий, посылая снаряды в пустоту. К злобному вою беспокойных врагов присоединялись наши пушки, отвлекая внимание белых от Сиваша.

Кому могла придти в голову эта мысль — погрузиться в маслянистые воды Сиваша и идти по дну моря пять семь, десять километров. В молочную слепую ночь, одетую наглухо туманом, двинуться в неизвестность, ступать онемевшими, усталыми ногами по вязкой топи, падать в ямы, в подводные пропасти, захлебываясь в вонючей жиже. Иметь с фланга врага, пожалуй более страшного, чем гром пушек, — воду, которая в любой момент могла появиться, подкатиться под ноги, все смешать, перепутать, посеять панику и утянуть тысячи людей в пучину. Иметь против себя стихию, технику и опытных врагов. Наткнуться у берегов на колючки проволочных подводных заграждений, повисать на них молча, без стона, без крика, без зова на помощь. Но враги услышали.

…Иван Моторный промок до пояса. Он дважды падал, оступаясь и уплывая в топь. Падая, старался опереться одной рукой о грунт, высоко вскидывая другую с винтовкой и употребляя все усилия, чтобы не подмочить патроны и ручные гранаты, опутывающие грудь. Он торопился подняться, чтобы не утерять руку соседа. Белый пар тумана плавал перед глазами, скрывая все, разделяя бойцов. Каждому казалось, что он один в страшном море, затерянный и одинокий. Только касание рук удостоверяло, что рядом — люди.

— Сколько мы прошли? Ничего неизвестно ничего не видать, — шепнул Моторному сосед. — Скорей бы земля, что ли.

— Сейчас должно мелеть, — ответил Моторный. — Мы подались немного вправо и выйдем в заливчик.

— Они, черти, даже прожектора потушили. Не ждут! — опять шепнул сосед. — У Пepeкопa…

Он валится вперед, взмахивая винтовкой, и хрипит, беспомощно барахтаясь где-то внизу. «Проволока!», догадывается Моторный, почувствовав ее прикосновение к ноге и отступая на шаг, чтобы не утерять равновесия. Потом он высоко заносит ногу, цепляется штаниной, рвет ее, но перескакивает.

Глухие, обрывистые позвякивания вдруг нарушают тишину. Они слышны впереди, с боков, эти странные таинственные звуки. Шествие на мгновение приостанавливается. Какое-то беспокойство пробежало по рядам.

— Нарвались!

— Напоролись на проволоку.

— Вот стервы. Они навешали консервных банок [4] Банки из-под консервов были навешаны на проволоку. Позвякивание их предупредило врага о том, что наши бойцы достигли проволочных заграждений. …

— Быстрее, быстрее. Услыхали!

Ночь вздрогнула и взорвалась, как пороховой погреб. Гром прокатился над головами. Впереди взметнулись столбы пламени. Залаяли пулеметы. Нестройные ружейные залпы заполнили все промежутки в этом бесновании звуков. Казалось, распадаются миры и несутся навстречу, грохоча, завывая и скрежеща.

Но под ногами была земля, твердь. Моторный зашагал быстрей. Грунт становился плотным. Идти было легче. Привычное сопротивление земли успокоило и взбодрило. В глаза пялились прожектора. Туман был все еще непроницаем. Тщетно они пытались его прорвать. Людские волны, кипевшие у берегов, были невидимы и грозны, как ночной прибой.

— Даешь барона!

— Ура!

Тысячи бойцов бросились ка покатый берег. Выкатывались орудия.

Когда туман распался, невероятное зрелище могло, ужаснуть человека, не знакомого с этими местами.

День был сухой, холодный и ветреный. Ветер врывался в улицы деревушки, в дворы, в трубы и в двери. Он был свиреп, как враг, решивший идти напролом. Завывая и подсвистывая, он кружился возле домов, ластился к стенам, которых не мог потрясти, и издевался над редкими деревцами, торчащими в дворах, как пальмы в пустыне Он забирался в хлевы животных, раздражал их и волновал. Дул в спины людей, появляющихся на улицах бил в лица, сшибал шапки и картузы и катил, как обручи, вдоль по пыльной улице.

— Ну, подул восточный, — говорили крестьяне, глядя на деревца, кланяющиеся западу.

Подул восточный. Это заметили еще ночью в штабе. Здесь бессонные люди, не присев ни на секунду, следили за каждым движением ночи, принимали донесения, сводки, исчерчивали карты, прислушивались к хрипам телефона, исступленно кричали в трубку, гнали по всем направлениям порученцев, встречали их, остро заглядывая в лица, как-будто лица были картами, отражающими события.

Огни автомобиля неожиданно уперлись в хату, проникли в окна и замерли, остановившись на карте, повешенной на стене.

— Командующий!

— Командующий вернулся с объезда позиций.

Три серых фигуры вышли из машины и остановились недалеко от хаты, прислушиваясь к бунтующим звукам ночи. Справа виднелось зарево — горели сараи с соломой, подожженные снарядами перекопских орудий. В тумане пожар казался далекими, бледными зарницами. Машина только что проскочила мимо него, пожар был в действительности огромный, в ясную ночь он осветил бы степь на много километров вокруг. Машина шла под обстрелом снарядов, долетавших от турецкого вала до дороги.

— Ветер переменился, черт возьми…

— Подул. Восточный…

— Дело осложняется, дорогие товарищи…

Из хаты выскочил связист, пробежал по дорожкам сада и, подскочив к группе, возбужденно крикнул:

— Донесение с того берега.

— Сообщите! — произнес спокойный голос.

— Передают: «После упорного боя части 15-й и 52-й дивизии заняли Литовский полуостров и, развивая успех, двигаются дальше».

— Очень хорошо.

Красноармеец поспешно пошел к хате той же дорогой. Его проглотил туман, лишь только он сделал несколько шагов.

…Туман лежал застывшим белым глетчером на земле. Его еще не взорвал яростно набросившийся ветер, и не было ясно, к чему приведет изменившаяся погода.

Но уже нарастало волнение.

Группа командующего поспешно прошла в хату. Здесь было душно и жарко. Хата, скрытая в саду, была защищена от ветра. Расстегнули шинели. Наклонились над столом. Шарили глазами по карте. Север Крыма изрезан болотами и озерами. Красная стрелка ползет по карте от Сиваша к югу, вонзается в узкую полоску между двух озер и здесь замирает.

— Здесь будет трудно!

Указательный палец пересекает Сиваш, движется через Литовский полуостров, обходит селения Чуваши и Караджанай и останавливается там же, где стрелка, у незначительной географической точки, именуемой Карповой балкой. Широкая лента Сиваша вьется вдоль берегов Крыма, замыкая тесные клочки земли, где бьются наши дивизии.