Федор Галкин - Сердца в броне

— Передай, гляди, чтоб харчи память не отшибли. Обязательно передай, — напутствовал он Чиркова.

— Будьте спокойны, товарищ лейтенант, вручу по всей форме, — бойко ответил сержант. — Путь–дорожка мне знакома.

— Может, пошуметь немного, товарищ лейтенант? — спросил Останин, когда Чирков плюхнулся на землю. — Под шумок‑то легче идти.

— Дай несколько очередей в полукруге, это отвлечет гитлеровцев.

Останин открыл пулеметный огонь короткими очередями, разворачивая башню пушкой то на правый борт, то вперед, пока силуэт Чиркова окончательно не растворился в ночной темноте.

— Ушел, — облегченно вздохнул Тимофеев, осторожно прикрывая крышку верхнего люка.

Потянулась длинная ночь ожидания. Никто не сомкнул глаз. Почему‑то думалось, что Чирков вернется тоже ночью, но он пришел, как и в первый раз, перед рассветом. В вещевом мешке, набитом хлебом и свиной тушенкой, нашлось место и для десятка ручных гранат.

— А это мне весточка из дому, — ввалившись следом за мешком в танк, сказал он с улыбкой и вынул из кармана истрепанный почтовый конверт. — Лина пишет. Ишь как долго шло, истерлось все, прямо лохмотья.

— Наш‑то адрес в полевой почте не учтен, — озорно улыбнулся Тимофеев и взял конверт из рук сержанта. — Это что же за Антипина пишет тебе? — спросил он, взглянув на обратный адрес. — Ты все хвастался своей женой, а письма получаешь от какой‑то Антипиной. Непонятно, брат, непонятно…

— Тут и понимать нечего. — Лина Васильевна Антипина — это и есть моя жена. Пожениться‑то мы поженились, а вот в ЗАГС сходить, зарегистрироваться времени не выбрали. Трактористом–механиком я работал в Боксито–Юбарской разведке, работы было по горло. Так и жили, верили друг другу. А тут война. Было нас шестеро братьев, все один за другим пошли на фронт. Пятого июля, в сорок первом, и мой черед пришел. Вот и осталась моя Лина Антипиной, а не Чирковой.

Тимофеев медленно, точно боясь, что поспешность плохо охарактеризует его, развязывал мешок. Он видел голодные, нетерпеливые взгляды товарищей, но продолжал делать свое дело с той же неторопливостью. Да и не мог он иначе — руки опухли, и пальцы не повиновались ему. Чирков помог развязать лямки.

— Не перегрузись, ребята, с голодухи. Хуже бы не было, — предупредил Тимофеев, распределяя продукты.

Рассвет встретили за завтраком.

С восходом солнца дружно ударила наша артиллерия. Она била по огневым точкам противника, обозначенным на схеме Тимофеева. Несколько артиллерийских и минометных батарей, пулеметных гнезд и дзотов врага полностью было уничтожено. Ребята радовались: значит, не зря они просидели тут взаперти.

Вечером 8–го марта темнота опустилась как‑то особенно быстро: она разом окутала все вокруг. Разразилась снежная метель. Ветер налетал внезапно, порывами, по–разбойничьи. Крепчая с каждой минутой, он срывал комья замерзшей земли, с корнем вырывал редкие былинки прошлогоднего пырея. Снег то двигался по полю плотной стеной, то огромным бешеным грибом вставал возле танка. Наблюдать через приборы уже нельзя было, и Тимофеев приоткрыл люк. В лицо ударил острый поток колючей крупы. Танк наполнило белой морозной пылью.

Стало еще холоднее.

Противник молчал. Только изредка взлетали осветительные ракеты. Желтыми брызгами они вонзались в потоки летящего снега и бесследно растворялись в нем.

В полночь сквозь вой ветра Тимофеев услышал слабый шорох у левого борта машины. Потом легкий стук в броню.

— Гранаты! — скомандовал он. Схватил «лимонку» и вырвал зубами чеку. Останин тоже приготовил гранату. Лейтенант осторожно приоткрыл люк и уже собирался бросить гранату, как до его слуха донесся чей‑то шипящий голос:

— Танкисты, принимайте паек!

— Отставить гранаты! — громким шепотом скоман–довал Тимофеев и откинул крышку люка. Тотчас же туда просунулся и свалился вниз вещевой мешок, а следом за ним — другой мешок и лишь только потом в люке показалась голова в заснеженной ушанке.

— Это я, сержант Хасан Алиев. Со мной двое ремонтников. Комбат прислал узнать, нельзя ли на месте хоть частично восстановить ходовую часть, чтобы эвакуировать вас с помощью других танков. Мы осмотрели — нельзя: машина сильно вмерзла в грунт, вырубать надо.

Ее и пятью танками с места не сорвешь… Комбат разрешил покинуть машину.

Тимофеев несколько секунд молчал, туго сжимая в руке гранату с вынутой чекой, а потом громко спросил:

— Как, товарищи? Решайте!

— Не уйдем. Не оставим машины, — сразу раздались из темноты голоса. — Как можно? Столько терпели, еще маленько потерпим.

— Слышал Алиев? За помощь тебе наше танкистское спасибо, а командованию передай — не можем мы бросить боевую машину. Пока есть боеприпасы, пока мы живы, не уйдем!

Он не успел закончить. Желтоватый свет ракеты затрепетал в снежной пелене одновременно с трассой пуль, легшей возле самого танка. Алиев комом скатидся в снег. Почти тотчас же недалеко от машины разорвалась мина. Но Алиев с ремонтниками уже нырнули в ночную бездну. Они удалялись от танка под вой вьюги и вражеских мин.

Только теперь лейтенант выбросил в снег гранату. Взрыв ее потонул в общем грохоте канонады. Он захлопнул крышку люка.

К утру метель прекратилась, немного потеплело. Голубоватые снежные сугробы словно простынями укрыли израненное поле, затейливой лепкой нависли над стенками окопов. Тимофеев приоткрыл крышку люка и, стряхнув с ее кромки намерзшую наледь, с минуту стоял, как ослепленный. Обернулся к Останину:

— Видать, батальон еще не набрал силенок, чтобы атаковать на этом участке. Поэтому комбат и разрешил отходить.

— Ремонтируются, шутка сказать, почти все танки вышли из строя двадцать седьмого, — вздохнул Оста–нин. — Подождем, товарищ лейтенант, выстоим! Правда ведь?

— Выстоим, раз хотим. Вот у Горького, не помню, где именно, сказано примерно такое: надо так захотеть, чтобы море казалось лужей, чтобы гора казалась кочкой. Конечно, немцы — не лужа и не кочка — сила! Но нам теперь важно не подпустить их к машине. Издали они с нами ничего не сделают. Не отлил еще Гитлер такого снаряда, чтобы нашу броню пробил.

Тимофеев замолчал, очарованно глядя на блестящую голубизну снежного покрова. «Надо же такое, — думалось ему. — Красотища, чудо из чудес, а рядом — смерть». Он еще раз оглянулся вокруг, но вдруг услышал снизу тяжелое дыхание и еле слышный стон. Лейтенант посмотрел в танк.

— Чего ты. Чирков?

Тот возился около Горбунова, посапывая и отдуваясь.

— Это я, товарищ лейтенант. Попросил Гришу помочь мне подняться. Ноги совсем онемели — то ли от холода, то ли уже вообще омертвели, — вместо Чиркова ответил Горбунов.

— Ну, давай, давай — распрямись немного. — Спустившись с сиденья, Тимофеев помог поднять Горбунова. Придерживаясь за захваты погона башни, тот постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу.