Николай Куликов - Абвер против СМЕРШа. Убить Сталина!

Весь сегодняшний день я находился в отличном настроении, испортить которое не мог даже этот надутый индюк подполковник Ковальчук, парторг из Управления. О его фронтовых «подвигах» мне рассказал майор Миронов, и с тех пор я испытывал к данному субъекту стойкую неприязнь — при том, что встречались мы крайне редко. Миронова я уважал и поэтому был уверен: если Петрович кого не любит — значит, человек того заслуживает. Так вот, по поводу отличного настроения: утром я получил письмо из дома. Жена писала, что все у них хорошо, дочка растет — в свои три годика Верочка уже довольно бойко разговаривает, правда, буква «р» ей никак не дается — ну, так это дело наживное! Нина сообщала, что по-прежнему работает бригадиром колхозной полеводческой бригады, конечно, работы много, устает — но никто у них не жалуется. Как говорится: «Все для фронта, все для победы!» В школе меня помнят и передают горячий привет — особенно от директора Антонины Ивановны и бывших учеников, хотя многие из «моих» старшеклассников уже сами воюют на фронтах. Старики, родители Нины, «скрипят» помаленьку, но возраст сказывается — как ни крути, обоим за семьдесят (моя жена у них «поздняя», самая младшая из трех сестер и двух братьев — Анна Ивановна родила ее в сорок восемь). Конечно, я не был наивным дурачком и все прекрасно понимал: живут они, как и весь наш народ в тылу, трудно и голодно — да разве об этом пишут в письмах на фронт. Наоборот, стараются нас подбодрить, успокоить, чтобы воевали со спокойной душой, — главное, что мои домашние живы-здоровы, а все остальное приложится! Вот добьем фашиста, вернемся домой — заживем еще лучше, чем до войны! Между прочим, неделю назад получил весточку и от мамы, из Иркутска. У нее тоже вроде бы все нормально. В общем, как поет мой любимый Леонид Утесов: «Все хорошо, прекрасная маркиза!»

Эту песенку я напевал про себя, прохаживаясь медленным шагом, как и положено солдату-часовому, вдоль кромки летного поля. Посмотрел на наручные часы: около двух ночи, скоро меня должен сменить Миронов. Сюда, на запасной аэродром «Соколовка», нас скрытно привезли внутри обычного автофургона с надписью «Хлеб» еще в семь вечера. Я, Миронов, Горохов и капитан Земцов с двумя оперативниками, Сашей и Олегом — все шестеро еще в Смоленске были экипированы в форму рядовых энкавэдэшников. «Настоящих» солдат, охранявших этот аэродром, незаметно вывезли на той же хлебной машине, что нас привезла. Чуть позже, когда окончательно стемнело, к аэродромным ангарам подъехали еще три грузовых «Студебеккера» с брезентовым верхом: мы включили прожектора, чтобы издалека было видно — разгружаем ящики со снабжением, выкатываем бочки со смазкой, в общем, пополняем запасы материально-технического снабжения. На самом деле прибыли и укрылись в одном из аэродромных ангаров еще тридцать пять офицеров-контрразведчиков. Вот теперь мы были готовы к встрече непрошеных гостей! Впрочем, нет — очень даже «прошеных»! Мы их очень ждали и надеялись, что встреча состоится именно сегодня ночью, — для этого была разработана спецоперация «Захват» по нейтрализации двух опаснейших немецких диверсионных групп. Руководил ею прибывший из Москвы полковник Громов, он же лично ставил перед нами боевую задачу.

…Было это в три часа дня, в кабинете Горобца, куда нас срочно вызвали: шестерых офицеров, выбранных на самую ответственную роль, — так называемых «подсадных уток»…

— По имеющимся у нас сведениям, которые сообщил один из диверсантов, явившийся с повинной, сегодня ночью на запасной аэродром «Соколовка» может быть совершено нападение двумя группами немецких диверсантов — это, в общей сложности, двенадцать человек, — сообщил Громов. — Буду краток: вам, шестерым, предстоит сыграть во всей операции по захвату самую опасную, но и самую главную роль. Враг может заранее наблюдать за обстановкой на летном поле и при этом ни о чем не должен догадаться: ни о подмене солдат охраны, ни о засаде в ангарах.

Помимо Громова, из начальства присутствовали «наш» подполковник и парторг Ковальчук. «Чует, гад, что наградами пахнет, — еще бы, такая каша заваривается, — шепнул мне на ухо сидящий рядом Миронов. — Небось, уже дырочку под орден проделал в кителе… Но на рожон Ковальчук не полезет, помяни мое слово, в радиусе километра от аэродрома его во время операции не найдешь!» Кстати, майор как в воду глядел! Когда зачитывали диспозицию или, иными словами, подробно разбирали, кто где будет находиться и что делать, — парторг оказался назначенным генералом Орловым возглавлять какую-то непонятную «группу связи», с дислокацией аж в поселке торфоразработчиков, за пять километров от аэропорта…

…Я перестал беззвучно шевелить губами, напевая легкомысленную песенку о «прекрасной маркизе» и внутренне напрягся: мне показалось, что в ближайших к летному полю кустах — метрах в двадцати со стороны леса, что-то негромко лязгнуло, словно передернули затвор. «Ага, похоже, зашевелились гады, — подумал я, почувствовав, как учащенно забилось сердце. — Спокойнее… Взять себя в руки и приготовиться — время для них самое подходящее, два часа ночи»… Но как бы я себя ни успокаивал, нервное напряжение было таким сильным, что на лбу и висках выступили крупные капли пота — это в холодную осеннюю ночь!

За три года войны приходилось бывать во всяких переделках, но в роли часового я «выступал» впервые. Вспомнились напутствия Горобца: «Выманить диверсантов на себя — вот ваша задача. Не предпринимать до самого последнего момента никаких действий — только ждать! Не спугнуть их, не дать уйти… У артиллеристов это называется „вызвать огонь на себя“!»

Легко сказать! На мне была солдатская шинель и сверху плащ-палатка с поднятым капюшоном, на голове пилотка, через правое плечо на ремне винтовка, трехлинейка системы Мосина с примкнутым четырехгранным штыком. Все, как положено обычному часовому. Плюс еще кое-что: в карманах шинели два пистолета «ТТ», снятые с предохранителя и готовые к бою — я неплохо стрелял одновременно с обеих рук. В боковом кармане брюк-галифе — граната, а за голенищем сапога — штык-нож. Так что, господа диверсанты, посмотрим, чему вас там обучал хваленый гитлеровский диверсант Скорцени. Здесь вам не Италия: на спецкурсах полгода назад мы подробно разбирали операцию немецких парашютистов по освобождению фашистского диктатора Муссолини. Уверен: у нас такой «фортель» даже близко не прошел бы, русский «Смерш» — это вам не итальянские карабинеры!

Подбадривая себя подобными оптимистическими мыслями, я не переставал чутко контролировать окружающую обстановку: можно сказать, весь превратился в зрение и слух. Теперь я был на сто процентов уверен — рядом в кустах кто-то есть. Не спеша, медленным движением якобы полусонного солдата, я снял винтовку с правого и перевесил на левое плечо. Это был знак для ребят из ангара, которые за мной пристально наблюдали: «Приготовиться! Заметил что-то подозрительное!» До них было метров пятьдесят, и в лунном свете (облаков почти не было) они неплохо меня видели — я в этом не сомневался, как не сомневался и в том, что в критической ситуации мне помогут.