Николай Куликов - Абвер против СМЕРШа. Убить Сталина!

Потом были другие прыжки: индивидуальные и в группе, при различных условиях полета и со все меньших высот — но тот, самый первый, был незабываем…

Последний прыжок, шестой, которым завершался тренировочный курс, выполняли одновременно тридцать шесть десантников с высоты 120 метров с трех самолетов одновременно. На земле Питер четко и грамотно «отработал» и выполнил все учебные тактические задачи, а вскоре получил тот самый парашютный значок: летящего бронзового орла со свастикой в когтях, в обрамлении венка из дубовых листьев. Потом в военной карьере Крафта было многое… Операция «Меркурий» по захвату Крита; в июне 1941-й — Россия: там он помогал диверсантам полка спецназначения «Бранденбург» при захвате мостов через Двину, а также принимал участие в ряде других специальных операций. Потом егеря 7-й авиадивизии, в том числе и Крафт, сражались на земле вместе с солдатами вермахта: на Восточном фронте парашютисты часто использовались как элитная пехота. Он был дважды ранен, награжден Железным крестом 1-го и 2-го класса и несколькими медалями — в том числе «За зимнюю кампанию на востоке 1941–1942 гг.» (солдаты непочтительно называли ее «Мороженое мясо»). Осенью сорок третьего Крафта перевели в 500-й парашютно-егерский батальон СС, где вскоре на него обратил внимание Отто Скорцени — храбрый унтер-офицер особенно отличился при налете парашютистов СС на штаб-квартиру Тито в Дрваре. Таким образом, Скорцени не случайно добился перевода к себе Крафта, а потом и Преглера — не менее опытного боевого десантника. Кстати, оба неплохо владели русским — их отцы до революции 17-го года имели небольшой бизнес в России и там изучили русский язык, знание которого передали сыновьям…

Сейчас унтершарфюрер СС Крафт, несмотря на ранний предутренний час, никак не мог уснуть на жесткой койке охраняемого барака на территории авиабазы в местечке Нойкирхен, что в десяти милях от Кенигсберга. Сюда, на этот военный аэродром близ столицы Восточной Пруссии, их, обе группы диверсантов — Минкина и Валеева, — перебросили всего два часа назад транспортным самолетом прямиком из Берлина со всем снаряжением, вооружением и экипировкой для заброски в тыл к русским. Сопровождал полет заместитель Скорцени, гауптман Радль, а сама заброска за линию фронта должна была состояться завтра ночью, то есть менее чем через сутки. Сразу по прибытии обе группы расселили по отдельным баракам и фактически изолировали — теперь они не должны были общаться ни с кем из посторонних лиц. По плану операции у диверсионных групп были разные места выброски, на удалении пятьдесят километров друг от друга: после они должны встретиться в исходной точке близ запасного аэродрома, который необходимо без шума захватить и удерживать по меньшей мере двенадцать часов.

«Нас явно хотят использовать как промежуточное звено в какой-то большой игре, конечных целей которой мы не знаем, — по существу нам ничего не объяснили, — томили Крафта тревожные мысли. — Допустим, мы захватили этот русский аэродром, а дальше? Майор Скорцени — даже он в приватной беседе выразился весьма туманно: нужна площадка „подскока“ для взлета и посадки некоего самолета. Что это за секретный перелет в дальний русский тыл? Что будет с нами после выполнения задания? Обещали забрать, но война вещь жестокая, и в большой игре спецслужб жизнь кучки диверсантов для боссов из Берлина ровным счетом ничего не значит. Уж я-то знаю эту арифметику высшего командования, не раз испытал на своей шкуре!»

Вот из-за этих размышлений не мог уснуть унтершарфюрер СС. Но больше всего его беспокоила перспектива остаться в глубоком тылу противника — да какого! Это не Франция или Югославия — это Россия! Страшная и непостижимая страна, в которой уже пришлось побывать в сорок первом и куда не было ни малейшего желания возвращаться…

Старшина Старыгин.

В этом же бараке, буквально в нескольких метрах от унтершарфюрера, за тонкой дощатой перегородкой не спал и беспокойно ворочался еще один десантник из команды Минкина — Крафта — Николай Старыгин.

В отличие от командира, сына белоэмигранта, остальные четверо русских из этой группы были бывшими военнослужащими Красной Армии. Причем судьба троих была, если можно так выразиться, очень характерной: чтобы не умереть с голоду, оказавшиеся в плену рядовые Лещенко и Артемьев, а также их командир отделения сержант Иван Лазаренко вступили в ряды немецкой армии в качестве «добровольцев». Сначала (это было в сорок втором) их использовали в качестве невооруженного вспомогательного персонала для несения службы в тыловых частях. Через несколько месяцев перевели в охранный батальон и бросили, во главе с командирами-немцами, на антипартизанские и антиеврейские карательные акции. Так их «повязали» кровавой круговой порукой, лишили всяческой надежды на возвращение и прощение на бывшей Родине. Впрочем, всех остальных военнопленных, которые не пошли на сотрудничество с немцами, Сталин все равно «автоматически» считал изменниками. Подписанный им 16 августа 1941 года приказ № 270 называл пленных дезертирами и предателями. Семьи попавших в плен командиров и политработников подлежали аресту и ссылке, а родственники солдат лишались пособий и помощи, что обрекало их на мучительный голод… Из более шести миллионов советских военнопленных в годы войны погибло около четырех. Из выживших почти половина служили в вермахте, национальных частях СС, вспомогательной полиции и охранных батальонах: в большинстве своем, чтобы выжить, а вовсе не из идейных соображений. Что касается Лещенко, Артемьева и Лазаренко, то теперь это были матерые диверсанты и убийцы, прошедшие полный курс обучения у Скорцени и готовые выполнить любой приказ своих немецких хозяев, — обратной дороги у них уже не было.

Четвертый, тоже бывший советский военнослужащий, Николай Старыгин, напротив, в глубине души еще не потерял окончательной надежды вернуться к «своим». Ему удалось скрыть от немцев многое: они даже не догадывались, что он — бывший офицер, капитан Красной Армии и ветеран советских воздушно-десантных войск. Вот бы разинул рот от удивления унтершарфюрер Крафт, «вдалбливавший» Николаю в числе других курсантов азы парашютного дела, если бы узнал, что свой первый прыжок с самолета он совершил еще в далеком тридцатом — когда Крафт еще «под стол пешком ходил»! Для немцев Старыгин был всего лишь старшиной-интендантом: при пленении ему удалось воспользоваться чужими документами и скрыть свою настоящую биографию. Сейчас он не мог заснуть от нахлынувших чувств и воспоминаний — шутка ли, уже через сутки он снова может оказаться на родной земле, у своих! Вот только у своих ли?..