Михаил Федотов - Разведка продолжает поиск

Только к вечеру противоположный берег огрызнулся пулеметным огнем. Тут же зашелестели мины, обдавая нас мокрой землей и глиной. Но обстрел длился недолго, сменился осветительными ракетами и редкими разноцветными трассами пулеметных очередей.

Семнадцать дней мы держали оборону на Диве, возле деревни Яново, затем выходили из окружения. Это было в последней половине апреля 1944 года. Тяжелыми оказались те дни. И не только потому, что пришлось испытать все тяготы и лишения окопной жизни. Ведь все это время мы находились в сырых траншеях, пулеметных гнездах. Грязь, вода под ногами, сырость, холод и голод бередили тело и душу. Казалось, этому мучительному состоянию не будет конца…

Из-под серого снега, стремясь в низинки, побежали ручейки. Набухли почки в редких кустиках. Небо стало синее-синее, глубокое, на нем показалось яркое солнце. Пробуждалась природа… И это радовало, хотя отовсюду стекала к нам вода, сапоги вязли в грязи, а тяжелые ошметки земли отлетали от стен траншеи и шлепали то на грудь, то на спину.

В такие погожие дни постоянно висела над нами «рама». Не обстреливала, не бросала мелкие бомбы, просто наблюдала, что делали мы. По самолету-разведчику не стреляли: не хватало патронов, командование строго-настрого приказало — беречь каждый…

Зато противник не скупился: обстреливал, как только кто из нас вылезал из сырой траншеи. Не жалели гитлеровцы для нас мин и снарядов. Особенно досаждали минометы, постоянно долбящие нашу высотку. Мы молчали. Открывали огонь лишь тогда, когда фашисты небольшими группами пробовали пересечь Диву по льду, покрытому талой водой. Хуже стало нам на четвертый день: они поставили батарею за взгорком, поросшим редкими, но толстыми соснами. Обстреливали наши позиции утром и вечером, как только сменялись после полусуточного дежурства.

Затем гитлеровцы, ночью или под прикрытием речного тумана, стали отрывать траншеи на самой опушке. Наши стрелки время от времени открывали огонь по врагам, но и они охотились за нами тем же методом. Особенно когда хозвзводы притаскивали сюда бидоны с супом и кашей. Это было как отместка за то, что ты — живой, хочешь есть. Только мы вылезали из траншеи, чтобы принять пищу, как они тут же открывали огонь из минометов, а снайперы — из винтовок. Правда, отличных стрелков у них не было: с первого выстрела никогда не поражали.

Помнится, однажды мы вылезли из траншеи и начали разливать суп. Тут щелкнуло по бидону, и тугие белесые струйки брызнули с двух противоположных сторон у самого днища.

— Ложись! — крикнул Иван Киреев. — Снайпер!

Вторая пуля просвистела над нашими головами. Третьей не стали дожидаться — бросились в траншею. Хоть и грязюка там, а надежно. Желудки обойдутся…

Затем появились два настоящих снайпера, они устроились на высоких соснах. И нам нельзя было голову приподнять, а не то что вылезть на противоположный склон выступающей к самой Диве высотки.

Досаждала по-прежнему и артиллерия. Но ко всему можно привыкнуть… Не могли привыкнуть лишь к одному — выходу с позиций и возвращению на высотку. На нашем пути был болотистый луг, совершенно открытый, без единого кустика. Как только кто-либо появлялся на нем, сразу же открывали огонь пулеметы, черно-рыжими столбами вставали разрывы мин. И хода сообщения не пророешь, придется плыть по нему, а не идти. Больше всех доставалось хозвзводовцам: попробуй притащить бидоны с пищей на передовую, а затем возвратиться к кухне или доставить боеприпасы! Но люди Ивана Соловьева — командира хозвзвода — не оставляли нас без пищи, без боеприпасов, хотя и гибли в пути, получали тяжелые ранения. Этот в полкилометра шириной лужок и до сих пор мне снится в страшных военных снах…

В ясные дни не давали покоя и самолеты. «Рама», висевшая над нами с утра дотемна, сама непосредственно не беспокоила нас. Зато вовсю тренировались учебные самолеты: сыпали мелкие бомбы, обстреливали из пулеметов. И тогда приходилось падать в жидкую грязь траншеи и лежать плашмя.

Разведка с первых же дней стала засекать вражеские огневые точки, но командование бригады не могло воспользоваться этими данными: подавить батарею, минометы и пулеметы не было чем. Разведчиков использовали в основном как посыльных, но больше сидели в траншее вместе со стрелковыми взводами.

Кажется, 17 апреля в нашей траншее повстречал Прокопа Кириллова, бригадного разведчика. Как не обрадоваться земляку! А принесшему такую весть будешь рад несказанно: сегодня наши самолеты нанесут бомбовый удар по вражеской обороне!

По ходу сообщения тотчас же я провел Прокопа на наш КП — небольшой блиндаж в два жиденьких наката, расположенный на противоположном склоне высотки. Все командование как раз было на месте, и Кириллов передал распоряжение комбрига. Следовало заготовить солому, валежник — все, что может гореть, разложить вдоль линии нашей обороны. Зажечь только перед началом налета, чтобы обозначить свою оборону.

Через несколько минут все командиры взводов и политруки собрались на КП. Фидусов, улыбающийся и возбужденный, объявил, что ночью прилетят самолеты бомбить оборону врага, для этой цели подготовить сигнальные костры. Нужно было видеть, как засветились лица командиров!

До вечера все было готово. С нетерпением ждали темноты, а когда она опустилась на землю, напряженно прислушивались. Партизаны различали по звуку, чей самолет летит: наш или фашистский. Могли даже определить, что за самолет: «рама», истребитель, бомбардировщик или учебный.

В начале одиннадцатого со стороны Уллы донеслись глухие взрывы. Гремело долго, затем там поднялось зарево пожара. Только позже мы узнали, что наша авиация совершила прежде налет на улльский аэродром и тем самым парализовала действия вражеских истребителей…

Неожиданно с той же стороны послышались звуки приближавшихся самолетов. Мы растерялись: никак не могли определить, чьи они, хотя по натужному гулу моторов можно было догадаться, что это не истребители — тяжело груженные бомбардировщики. И все же запылали сигнальные костры по всей линии нашей обороны. В сторону вражеской полетели белые ракеты.

Вдруг ярко вспыхнули и повисли над тем берегом осветительные бомбы — мы их тоже видели впервые. Стало видно, как днем. Еще через мгновение мы увидели, как самолеты незнакомого очертания — тупоносые, с двумя килями — пошли в пике. Завизжали бомбы, раздался страшный грохот. Мы кричали от восторга, видя, как молотили пикировщики позиции гитлеровцев. А самолеты все шли и шли в пике. Тот поросший старыми соснами взгорок, за которым пряталась вражеская батарея, они почему-то обминули. И тогда Макар Филимонович пустил сигнальную ракету в ту сторону. Загромыхали бомбы и там, выкорчевывая деревья, справа от нас, против участков обороны других отрядов. Мы все высыпали на бруствер и, стоя во весь рост, рассматривали небывалое зрелище, хотя командиры и приказывали сидеть в траншее. Ведь самолеты могли по ошибке неточно сбросить бомбы. Но и сами командиры стояли на бруствере и, как мы, улыбались, кричали от радости.