Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе

— Проходите, оберст-лейтенант. Вот сюда, направо. Фюрер ждет.

Данвиц открыл почти слившуюся со стеной, едва различимую дверь и оказался в несколько большей, чем первая, комнате. Из-за стола, уставленного телефонами, поднялся какой-то майор, выбросил вперед руку в нацистском приветствии, одновременно прощупывая Данвица с ног до головы цепким, ищущим взглядом, и открыл еще одну дверь.

Данвиц снова перешагнул порог… Теперь перед ним за узким длинным столом, устланным картами, издали напоминавшими цветастую скатерть, сидел, склонив голову, Гитлер.

Здесь все было совсем иначе, чем в знакомых Данвицу гигантских кабинетах фюрера в новой имперской канцелярии и Бергхофе. Неизменным оставался разве только портрет Фридриха Великого в овальной позолоченной раме.

Портрет висел над столом, за которым сидел Гитлер. А по краям стола стояли маленькие лампы-рефлекторы на металлических, изогнутых полукругом кронштейнах. Они бросали яркий, направленный свет на карты. Все остальное — стены, тяжелые, массивные кресла — тонуло в полумраке.

Изменившимся от волнения голосом Данвиц произнес:

— Хайль, мой фюрер!

Гитлер поднял голову и несколько секунд пристально рассматривал его, точно не узнавая. Потом вышел из-за стола, торопливыми мелкими шажками приблизился к Данвицу, нервно подергивая правым плечом. Нетерпеливо спросил:

— Из Тихвина?

Данвиц растерянно молчал. Он ожидал любых вопросов, и прежде всего связанных с его письмом, но только не этого.

Гитлер стоял напротив, как-то по-птичьи вскинув голову.

— Мой фюрер, — сказал Данвиц, — я не был в Тихвине. Мой полк стоит под Петербургом. Но генерал фельдмаршал фон Лееб приказал мне передать, что Тихвин у ваших ног и…

— Я знаю, — прервал его Гитлер и повторил еще громче: — Знаю! Это славная победа! Завтра я лечу в Мюнхен, чтобы сообщить о ней на собрании гауляйтеров рейха!..

Теперь глаза Данвица уже освоились с царившим в комнате полумраком, и он смог хорошо разглядеть Гитлера.

Этот узкоплечий человек с впалой грудью и непропорционально длинным туловищем на коротких и тонких ногах всегда казался ему прекрасным.

— Теперь — вперед! Теперь — наступать! — выкрикивал Гитлер.

Он уже не глядел на Данвица, он вел себя так, будто в комнате не было никого.

— На Петербург, мой фюрер?! — с робкой надеждой привлечь его внимание произнес Данвиц.

— Петербург уже наш, фактически наш! — откликнулся на это Гитлер, делая резкое движение рукой, словно хотел отбросить в сторону вопрос Данвица. — Петербург издыхает! А мы пойдем дальше. Пойдем вперед!

Данвиц растерялся, не понимая, что фюрер имеет в виду. Наступление на Москву?.. Одно было совершенно очевидно: Гитлер находится сейчас где-то далеко отсюда, видит каких-то других людей, среди которых Данвиц мелькает едва различимой тенью.

— Мой фюрер, — тихо произнес Данвиц, — все это время я мечтал о встрече с вами. Я позволил себе написать вам письмо…

— Письмо? — точно эхо, повторил Гитлер, и Данвицу показалось, что он просто не помнит, о каком письме идет речь.

Но это было не так.

— Да, — сказал Гитлер, и по лицу его пробежал хорошо знакомый Данвицу нервный тик, — я читал твое письмо. Ты честный и преданный мне человек. И ты заслуживаешь награды…

— Я не ищу наград, мой фюрер, — все так же тихо продолжал Данвиц. — Возможность видеть вас для меня высшая награда.

Гитлер, казалось, пропустил это мимо ушей.

— Да, да, ты достоин награды, и ты ее получишь, — пообещал он. — К карте, Данвиц!

Гитлер повернулся и пошел своими мелкими шажками к столу. Данвиц последовал за ним.

— Смотри, — сказал Гитлер, протягивая указательный палец к карте, лежащей в центре стола. — Ты знаком с этим участком фронта?

В первую секунду Данвиц не видел ничего, кроме пальца фюрера, короткого пальца с обкусанным ногтем. Однако он заставил себя сосредоточиться и с радостью обнаружил, что перед ним — листы такой же точно карты, возле которой только вчера в кабинете фон Лееба генерал Бреннеке прочел ему маленькую лекцию о значении Тихвина.

— Смотри, — повторил Гитлер, стоя спиной к Данвицу, — падение Тихвина открывает для нас неограниченные возможности. Я не упущу их. Немецкие войска устремятся теперь к городу, который называется Вологдой! — Палец его скользнул по карте, провел короткую невидимую линию от Тихвина на восток и на миг застыл там. Затем Гитлер обернулся к Данвицу и голосом, срывающимся от возбуждения, продолжал: — Мы отрежем весь север России, парализуем все ее северные коммуникации, лишим ее возможности общения с внешним миром! Юг русские уже потеряли. Захватив север, мы сомкнем клещи и раздавим все, что останется от русских войск после падения Москвы.

Данвиц стоял ошеломленный. Значит, не Петербург, а какая-то Вологда? Опять не Петербург!.. Он заставил себя опустить взгляд к нижнему обрезу карты, туда, где обычно обозначается масштаб. Ему удалось разглядеть надпись «1:1000000». Снова перевел взгляд к тому месту, где фюрер только что прочертил воображаемую линию. Между Тихвином и Вологдой, о существовании которой Данвиц ранее никогда не слышал, было приблизительно тридцать сантиметров.

— Почему ты молчишь? — раздался голос Гитлера.

— Мой фюрер, — неуверенно произнес Данвиц, — может быть, я ошибаюсь… Но от Тихвина до этой… Вологды почти… триста километров!

— И что же? — Гитлер вонзил в него свои глаза-буравчики. — Немецкие войска преодолевали такие расстояния за три-четыре дня.

«Боже мой, что он говорит?! — ужаснулся Данвиц. — Зима же, морозы! И вдобавок еще бездорожье…»

— Мой фюрер, осмелюсь спросить… там… есть мало-мальски сносные шоссе?

— В России вообще нет сносных дорог! — выкрикнул Гитлер. — Но это не помешало нам преодолеть огромные расстояния, достичь Петербурга и Москвы! Что значат какие-то жалкие триста километров? Для танков это три дня ходу.

«Мой фюрер, молю вас, одумайтесь! — хотелось крикнуть Данвицу. — Триста километров по снегам и не замерзшим еще болотам! Триста километров по лесам! Взгляните внимательнее на карту — ведь там сплошные леса и болота. Какие танки смогут пройти по такой местности? Как обеспечить их горючим?..»

— Ты опять молчишь? — зловеще усмехнулся Гитлер. — Вот так же молчали некоторые наши генералы, когда я приказал им в течение четырех дней захватить Минск. А ты знаешь, сколько километров отделяло этот город от границы? Более трехсот!..

«Мой фюрер! — мысленно возражал Данвиц. — Это было летом и в начале войны, когда на русских обрушился наш внезапный удар. А сейчас ведь совсем не то! Вот уже долгое время мы не в силах преодолеть четыре километра, отделяющие нас от Петербурга, только четыре! Туда, туда, под Петербург, надо бросить танки! Туда, а не в снега и лесную глушь!»