Олесь Гончар - Человек и оружие

— А как думаешь, будут грузовики? — Гладун перешел почти на шепот. — Говорят, уже в клещах мы, Умань и Белую Церковь немец захватил, а ведь это рукой подать! На шее у нас веревочка — только затянуть!

Духнович глядел на него и не узнавал своего помкомвзвода. Гроза студбатовцев, да он ли стоит сейчас перед Духновичем, этот охваченный ужасом, затравленный человек? Так вот здесь как, вот что делает с людьми война!

Для Гладуна Духнович сейчас будто и не существовал. Он и не заметил, что перед ним курсант, на котором все, как в лагере, целехонькое: и противогаз, который другие уже давно бросили, и стеклянная фляжка в чехле, которую другие уже разбили, — все будто специально сохранено, чтобы только порадовать Гладуна, недавно выдавшего Духновичу это добро со строгим наказом беречь как зеницу ока. Но сейчас Гладун был слеп ко всему, весь мир сосредоточился для него на раненой руке, на желтых с жесткими ногтями пальцах, деревянно торчавших из-под окровавленного тряпья, — он держал эту руку перед собой бережно, будто драгоценнейшее сокровище.

— Теперь все, — хрипел он. — Теперь тут все ваши атаки без меня.

В своем животном страхе он был бы отвратителен сейчас Духновичу, если бы не эти капли человеческой крови, которые медленно и тяжело срывались в кювет, на бурьян.

Где-то далеко застрочил пулемет, и Гладун судорожно вздрогнул.

— Ну, я побежал!

Духнович задержал его:

— Обождите! Где же наши? Студбат наш где?

— Дуй прямо и прямо, их не минуешь, — забормотал Гладун скороговоркой и, уже оставляя Духновича, вдруг глянул просветленным взглядом, кажется только теперь сообразив, кого видит перед собой.

— Мы думали, ты за Днепром где-нибудь, в госпитале, на белых подушках… Не вышло, значит, а?

И, не дожидаясь ответа, втянув голову в плечи, что есть духу побежал куда-то в сады.

Духнович еще некоторое время постоял, сумрачно разглядывая закапанный кровью Гладуна стебель травы. Потом поправил на себе скатку, ремень винтовки и, прихрамывая, зашагал дальше.

Студбатовцы первыми заметили его. Было предвечернее затишье, и они, выглядывая из окопов, еще издали увидели, что по обочине, вдоль садов, одиноко пробирается человек, очень похожий на их Духновича. Ей-же-ей, это он, их факультетский Сковорода, ковыляет, идет воевать! Было странно, удивительно видеть Духновича тут, на передовой, когда все уже думали, что он для войны списан, не существует. И все-таки это был он, рыжий и конопатый Духнович, это он, сутулясь и прихрамывая, шагал навстречу войне, по-журавлиному вытянув вперед свою худую, жилистую шею, которая, казалось, еле выдерживает стальную тяжесть каски.

— Эй! Курсант Духнович!

Духнович растерянно оглянулся, не сразу сообразив, откуда этот голос.

— Сюда заворачивай! — громко кричал из своего окопа Степура, и Духнович в полный рост заспешил через картофельное поле к Степуре.

— Пригнись! Пригнись, дурень, — закричали на него какие-то уже незнакомые голоса. — Это тебе не парк культуры и отдыха. Здесь сразу причастят!

Подстегиваемый криками, Духнович поспешно нырнул к Степуре в окоп.

— Откуда ты взялся? — обрадованно рассматривал Степура товарища, его веснушчатое, раскрасневшееся от ходьбы лицо. — Как нога?

— Порядок. Народная медицина помогла.

— Неужели знахарка какая-нибудь подлечила?

— Нет, артиллерист штыком проколол. Оперировал в настоящих, так сказать, полевых условиях… А потом еще и траву какую-то приложил…

Из ближних окопов приползли свои, университетские — заросшие, измазанные, только глаза блестят. Заметно похудели все, у Мороза еще больше скулы выпирают. Легли вокруг окопа, глядят на Духновича, с удивлением рассматривают его курсантскую амуницию, которая на нем в столь образцовом порядке.

— Гладун бы похвалил.

— А я его только что встретил. Раненый бежал.

— Раненый? Разве и он ходил в атаку? — Степура недоуменно глянул на Мороза и Подмогильного.

— Не знаю, — сказал Мороз. — Во всяком случае, среди первых его не видно было.

— Зато наш Спартак сегодня геройски вел себя, — отозвался Подмогильный.

— У нас тут ад сегодня… Хорошо, что ты не застал… — взволнованно начал рассказывать Степура Духновичу об атаке. — Видишь, вон куча тел на мосту? Если бы не комиссар Лещенко, то и мы, наверное, лежали бы там.

— Девятый тут такой у нас есть — настоящий самодур, — заговорил Мороз, а Лагутин, который только что подполз к ним из картофельной ботвы, громко объявил:

— Считайте, звезда Девятого закатилась.

Хлопцы посмотрели на Лагутина с удивлением:

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказал. Я сейчас с перевязочного, отправлял Яланского с геофака — он сам не добрался бы. Как раз там при мне на Девятого корпусной комиссар налетел. Ох и давал же он ему за эту бессмысленную атаку!.. Так что Девятый свое, кажется, откомандовал.

— Но тех не поднимешь, — кивнул в сторону моста Степура.

— Аспирант Черный убит, литфаковец Скиба здорово покалечен, — глухо повествовал Духновичу Подмогильный.

— А Дробаху потеряли еще в тот день, когда ты отстал;— сказал Мороз. — Во ржи, среди открытого поля накрыло нас. Там и похоронили мы Дробаху.

Все, что он слышал, было так невероятно, ужасно, что почти не воспринималось Духновичем как реальность.

— А где же Богдан, почему его не видно? — с тревогой спросил он и заметил, как хлопцы — и до того не веселые — еще больше нахмурились.

— Богдан там, — махнул Степура за Рось. — Еще ночью пошел в разведку и до сих пор нет.

Степура стоял понурый; ребята, нависая касками над его окопом, тоже мрачно молчали.

— А ну, что там за сборище? — послышался резкий голос командира роты откуда-то из-за яблонь. — Марш по окопам!

Через минуту Степура и Духнович остались одни.

— Нечем тебя и угостить, — оправдывался, шаря в окопе, Степура. — На вот хотя сахарку поешь.

Достав из ниши, он подал Духновичу котелок, наполненный желтоватым влажным сахаром-песком.

Духнович присел, стал послушно жевать. Степура тем временем показывал ему свое нехитрое окопное хозяйство.

— Вот в этой нише гранаты, чтоб ты знал, а эта — продуктовая, а в этой — бутылки с горючей смесью…

— А я гляжу, что это там за кучи темных бутылок в садах…

— Только сегодня привезли.

Взяв из ниши одну бутылку с тяжелой темно-бурой жидкостью, Степура встряхнул ее и стал рассматривать на солнце.

— С этим навоюешь… Разве что поймаешь фашиста да в горло ему нальешь.

— Мне тоже выдадут? — спросил Духнович.

— А их тут хватит. Видишь, целая батарея. Только бы не промахнулся…

Из-за реки громко ударил немецкий пулемет. Духнович, бросив котелок, вскочил, удивленный:

— О, да они тут совсем близко!