Лайош Мештерхази - Свидетельство

По всему городу немцы грабили магазины. Перед текстильными лавками на улице Шаш стояли тяжелые армейские грузовики. Перед некоторыми домами собиралось и по четыре-пять машин сразу. Распахнулись ворота просторных, охранявшихся складов знаменитых купеческих династий — торговцев сукнами, шелком, полотном, рядниной, нитками и парусиной. Из недр старинных домов, из лавчонок, притаившихся под скромными, обшарпанными вывесками, потоками хлынули первосортные «настоящие довоенные» товары, каких уже много лет и в помине не было на рынке. Легкие мохнатые ткани чистой верблюжьей шерсти, тяжелые шелка, немнущаяся английская шерсть, крепкий, будто кожа, плис, толстая фланель — все это огромными кусками и прямо в тюках тащили и бросали в чрева крытых грузовиков тощие венгерские продавцы, солдаты из вспомогательных войск, железнодорожные грузчики, поденные рабочие. Под сотнями мокрых ботинок пыль, годами собиравшаяся в древних лавчонках, превратилась в грязное месиво. Стены, столько лет вбиравшие в себя тонкие запахи овечьей шерсти и дубильных порошков, наполнились вонью дешевой махорки и грязного пота.

Коренастый рабочий, в одной рубашке, с мускулатурой циркового борца, взгромоздил себе на плечи целую пирамиду из пяти тюков толстого пальтового сукна. Дорогу ему преградил смуглый парень — он был повыше ростом, но тоже крепко сколочен.

— Что ты делаешь, дурень? — шепнул он. — Не слышал разве: «Кто будет надрываться…»?

— Знаю, что делаю, — простонал из-под своей ноши первый и тронулся к выходу. За ним по настилу, верхним концом накинутому на порог, шагали гуськом еще четверо солдат и один железнодорожник. Однако, едва носильщик ступил на порог, огромная башня из тюков, зацепившись за край железной шторы, опрокинула навзничь мускулистого парня, а сама обрушилась на идущих за ним следом солдат и железнодорожника. Кто-то из них тоже упал, кто-то успел отскочить в сторону, сбросив тюки прямо в грязь.

Немецкий солдат, укладывавший текстиль в машине, спрыгнул вниз и принялся на чем свет стоит ругаться. Не успел коренастый подняться на ноги, как получил первую затрещину. От второй же немец воздержался: рабочий стоял перед ним с таким невинно-идиотским выражением лица, что солдату стало даже жаль его.

А коренастый, показывая на загораживавший вход железный занавес, затараторил по-венгерски.

— Если есть на небе бог, — причитал он, жалобно и грустно глядя на немца, — он обязательно расшибет тебя, скотина, громом и молнией. Так вот что тебе понадобилось, а? — указал он на разбросанные грязные тюки с материей. — Ах ты чесоточный бродяга! Чтобы в гробу довелось тебе поцеловать твою родимую мамочку!..

Он, вероятно, охотно продолжил бы, если бы его смуглый приятель не толкнул его в бок, взглядом показав на толстого, наголо остриженного железнодорожника.

Немец слушал, явно ничего не понимая, затем приказал поднять занавес повыше. Венгерские рабочие держались за животы от смеха и жестами давали понять немцу, что у парня, мол, не все дома. Немец махнул рукой и полез обратно в кузов грузовика. Зато железнодорожник сердито раскричался. Грузчики принялись собирать рассыпавшиеся тюки — поднимали по одному, бережно передавали из рук в руки, кое-кто от усердия стал оттирать с тюков грязь — словом, время шло. А в глубине склада чернявый, хлопнув коренастого по плечу, похвалил его:

— Молодец, Янчи! А я уж было подумал…

— Поду-умал! — проворчал тот хриплым медвежьим басом. — Вы все думаете, что Янчи Киш пропил и остаток ума. Ан нет, у него еще есть тут кое-что! — И он ткнул себя пальцем в лоб.

В четыре часа дня их сменили. На погрузку прибыла новая бригада рабочих — с вокзала. Шепотом передавали рабочие друг другу пароль: «Кто станет надрываться, пусть лучше загнется».

А Янчи Киш и его чернявый дружок, незаметно улизнув с грузовика, отправились на проспект Кайзера Вильгельма, в свой традиционный кабак. К их разочарованию, прекрасной Манци там не оказалось — она была выходная, а грубиян буфетчик даже сладкой наливки отпустил им с неохотой. А кому она нужна, эта дрянная липкая бурда?!

Злые и недовольные, приятели повернули назад.

— А знаешь, какое сукно было! — вспомнил Киш. — Мне бы из такого хоть раз пальтецо сделать. Неужто все это отдадим гадам?

— А ты все же дурак, Янчи, — взмахнул в воздухе толстой палкой его дружок. — Болтаешь перед носом у этого жирного борова Мохаи. Вот дурак-то!

По сумеречным, погружающимся в вечернюю мглу улицам они неторопливым шагом усталых людей шли к себе, в Буду. На Цепном мосту их остановил людской затор. У спуска с моста, по ту сторону реки, шла проверка документов. Проверяли трое: нилашист, полевой жандарм и полицейский. Чернявый тянул шею, глядя поверх голов: как и все, он прикидывал, как бы попасть к полицейскому. Главное, чтобы не к нилашисту… Он попробовал пропустить вперед шедшего за ним молодого человека в коричневой шляпе и зеленом мохнатом пальто.

— Пожалуйста, сударь. Мы-то еще успеем.

Но тот, улыбаясь, стал отнекиваться:

— Что вы, что вы, мне ведь тоже не к спеху.

Про себя молодой человек в зеленом пальто, — а это был Ласло Саларди, — пока грузчики вежливо оттирали его в сторону нилашиста, думал: «Ну, счастьюшко, выручай! Посмотрим, чего стоит мой «чудо-документ».

Счастье не изменило ему и на этот раз. Жандарм, может быть, и придрался бы к документу «военного предприятия первого разряда», но нилашист в мгновение ока капитулировал перед печатями со скрещенными стрелами и надписями на немецком и венгерском языках. Длинный, витиеватый текст он даже не стал читать, сравнивал только сходство владельца с фотографией.

— Пожалуйста, брат!

Пересекая площадь Кларка Адама, молодой человек посмеиваясь в душе, слушал ворчание шедшего за ним следом грузчика:

— Видал, какая у этого бумаженция?

— Наверняка какой-нибудь главарь ихний! — отозвался другой.

— Точно! А еще прикидывался, будто тоже к полицейскому предпочитает попасть. Чтоб ему свою мать в гробу поцеловать!

В доме на углу Главной улицы расположилось небольшое кафе. Полевая жандармерия, очистив его от посетителей, согнала сюда всех задержанных при проверке на мосту. Их было уже человек тридцать. Проходя мимо них, молчаливо и мрачно ждавших своей участи, Ласло вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он повернул голову в сторону кафе и едва не вскрикнул от испуга: из кучки задержанных на него беспокойно глядел Лаци Денеш. Ласло должен был встретиться с ним в шесть часов вечера на Логодской.

Ласло замедлил шаг, затем, остановившись, сделал вид, что завязывает шнурок ботинка. Краешком глаза он видел, как Лаци достал записную книжку и начал писать что-то…