Лайош Мештерхази - Свидетельство

Ласло и Мартон Адорьян ужинали вместе: естественно, что в рождественский вечер они пожелали разделить друг с другом свою трапезу, тем более что живут под одной крышей. Зато Магда, как «служанка», ушла с дочкой на кухню. Кати сидела там смирно и не выпускала из рук подарков. Словом, приди в дом какой-нибудь незваный гость, он не нашел бы здесь ничего подозрительного.

Поужинав, Ласло вышел на кухню. Он налил Магде бокал вина, а для Кати чуть подкрасил вином воду «в виде исключения». А с дядей Мартоном даже торжественно выпили на брудершафт. Хотели послушать радио, но диктор все время вызывал какого-то шофера, предлагая ему срочно явиться к месту службы, захватив с собой теплое одеяло и провизию. Затем наступила долгая, томительная пауза, и вдруг заиграли марш, но тут же, не доиграв до половины, снова принялись вызывать шофера с теплым одеялом и провизией.

— Видно, кому-то очень приспичило ехать! — пробормотал дядя Мартон.

Позвонили. Магда открыла дверь, и в комнату, забыв на этот раз о всех формальностях конспирации, влетел электромонтер.

— Знаете, что Будапешт окружен? — запыхавшись от быстрого бега, крикнул он.

Мартон и Ласло вскочили из-за стола. Оба улыбались широко, радостно. И с минуту стояли так, молча, глубоко взволнованные. Затем набросились с вопросами. Монтер рассказал все, что услышал от Юхаса. Ласло поставил на стол третий бокал: «За такие новости нельзя» не выпить!» Нераскупоренную же вторую бутылку силой всунули монтеру в карман.

Когда гость ушел, Ласло вышел на кухню. Девочка уже заснула, Магда мыла посуду.

— Не знаю, Магда, интересуетесь ли вы политикой, — тихо, сдерживая радость, сказал Ласло, — но, если все же интересуетесь, могу сообщить вам: советские войска окружили Будапешт.

Магда вскинула на Ласло глаза, у нее перехватило горло. Вдруг бурная радость залила краской ее лицо. Но тотчас же, будто опомнившись, молодая женщина вся поникла, а красивые, ласковые глаза ее снова заволокло слезой.

Позже — дядя Мартон уже отправился к себе, спать, — Магда вошла, чтобы собрать бокалы, и вдруг смущенно остановилась перед Лайошем.

— Господин доктор, теперь уж, верно, недолго… А я заметила, вы уж не сердитесь, будто собираетесь вы куда-то. Так я попросить вас хотела… Хотя, конечно, с вами-то было бы надежнее… Ну, все равно… Нельзя мне привести сюда двоих стариков?.. Родственников моих… Им так трудно… Они бы со мной вместе в маленькой комнатке уместились, если… — Магда вдруг разрыдалась, но тут же проглотила слезы, — … если, конечно, я еще застану их в живых.

Магда выжидательно помолчала. Потом, пересиливая себя, добавила, подняв умоляющий взгляд на Ласло:

— А если… если я не вернусь… вы тогда, пожалуйста, присмотрите за моей девочкой. Я вот написала здесь адрес — в случае чего отведите ее туда… Как все уже кончится… — И Магда, достав из кармана своего передника бумажку, протянула ее Ласло.

На следующий день судьба сама окончательно решила вопрос об отъезде Ласло.

Чуть свет прибежал к Ласло его бывший ученик Дюри. Он был весь в грязи, лицо — в кровоподтеках. Когда-то Ласло давал ему приватные уроки по языку, но паренек и потом частенько забегал к нему — показать бывшему учителю свои стихи. Мальчик учился в предпоследнем классе гимназии, но по уму, ясному и живому, он казался старше своих лет и обладал, без сомнения, талантом. За крамольные речи против вывоза в Германию допризывников кто-то из товарищей по классу донес на него. Три недели назад Дюри забрали и отвезли в Дом нилашистов на улице Варошмайор… И вот в сочельник, который нилашисты решили отметить грандиозной попойкой, все стражи так перепились, что нескольким заключенным удалось выбраться из тюремного подвала и бежать. Вместе с Дюри пришла седая, старая женщина с печальными и добрыми глазами: она угодила в застенок несколько дней назад «за укрывательство евреев».

— Разрешите нам только несколько дней у вас пересидеть, господин учитель, — попросил мальчик.

Вечером вернулась Магда со своими родственниками. Старики — седой, сухопарый мужчина с неторопливыми движениями педагога и одетая в траур измученная старушка с выплаканными глазами — были, вне всякого сомнения, беглецами из гетто.

А немного позже пришел Миклош Сигети.

— Остаюсь, — сообщил он, войдя в комнату Саларди, и сел. — За тобой завтра пришлю машину — поезжай! А я остаюсь.

Лицо Миклоша было серьезным, и очень усталым. Ласло был поражен.

— Но почему?

— Школу распустили, — упершись взглядом в исцарапанный, давно не натиравшийся паркет, проговорил Миклош. — Уже третий день, как я в маршевой роте. Взводным… словом, я теперь вижу, в чем была наша ошибка… Наша, да и многих других тоже…

— Не понимаю…

— Помнишь тот вечер, когда провалился Лаци Денеш?

— Конечно, — кивнул Ласло, мрачнея.

— Тогда у тебя был здесь один… один товарищ… Помнишь, что он сказал? Что восстание нужно с помощью армии начинать. Одним гражданским, мол, это не под силу.

— Верно. Он так считал.

— Так вот — он был прав!

— Может быть, — нетерпеливо перебил его Ласло. — Но отчего же Бела с его офицерской группой…

— Вот именно! — горестно усмехнулся Миклош. — С офицерской!.. Понимаешь, за эти три дня, что я живу бок о бок с солдатами… я стал глядеть на все совсем иными глазами… — Разгорячившись, он вскочил на ноги. — Ну, скажи, чего хотела та группа кадровых офицеров? Да и чего она могла хотеть?! Вероятно, было среди них несколько истинных патриотов. Допускаю… Ну, а остальные? Чего хотели остальные? Прощения их преступлений и всего содеянного ими свинства! Да еще — славы, чинов и карьеры!.. Ведь теперь только слепой не видит, что мир меняется. Вот они и хотели гарантировать себе положение в этом новом мире. Большинству офицеров иного и не нужно, понял? И вот таким типам вверить вооруженное сопротивление целой нации? — Спохватившись, что слишком разошелся, Миклош понизил голос. — А вот за эти два дня я познакомился с рядовыми солдатами. С простыми людьми. Понял? Из десяти человек по меньшой мере пятеро не пожалели бы жизни, чтобы хоть раз насолить офицерикам… нилашистам насолить, немцам, фабрикантам, помещикам, всему свету, что породил их и обрек на нищету, одел в солдатские шинелишки и погнал на убой!.. Среди них нет ни одного, кому по вкусу война эта… Даже среди нилашистов — если кто среди них и записался когда-нибудь в нилашисты. Единственно, чего боятся, — это плена. И еще — этот идиотский автоматизм остался, который все еще действует и гонит их все дальше и дальше…

Ласло вздохнул.

— Возможно. Но теперь уже все ни к чему. Поздно.

— Нет, не поздно! И сейчас еще не поздно!

Миклош присел на стул, задумался.