Андрей Баширов - По ту сторону Гиндукуша

— Головой-то не только кушать, но и соображать надо, — кисло заметил Андрей Васильевич. — Ведь я ему сколько раз говорил, что мы не депутаты, а дипломаты и за свои слова должны отвечать. Нет, не внял. Теперь будет знать! Да, а насчет «Сникерсов» я вполне серьезно — подыщи мне какое-нибудь место в Москве. У тебя ведь полно друзей-коммерсантов. Может быть, сгожусь на что-нибудь еще, кроме «реакции страны пребывания». Ладно, я обратно в семью пошел. Надо же первичную ячейку советского общества восстанавливать!

В ноябре 1991 года в Москве побывала с визитом делегация моджахедов во главе с лидером Исламского общества Афганистана Б. Раббани. Его поездке в Москву предшествовала драматическая сцена в штаб-квартире Объединенного разведуправления в Исламабаде, когда другому афганскому авторитету, С. Моджаддеди, было отказано в праве возглавить эту делегацию. Спор С. Моджаддеди с пакистанцами, которые считали его слишком умеренным и склонным к налаживанию добрых отношений с Москвой, завершился ожесточенной словесной перепалкой и разбитым стаканом, которым раздраженный афганец ударил о стол.

Достигнутые во время визита Б. Раббани в Москву договоренности о создании совместной комиссии и об обмене списками пленных фактически не были реализованы. В ходе последующих контактов в Тегеране и Исламабаде моджахеды по-прежнему добивались, теперь уже не от советской, а от российской стороны, отказа в поддержке Наджибуллы, не вернули пленных и добавили требование о выплате репараций за нанесенный Афганистану ущерб с 1979 по 1989 год.

Иджаз терпеть не мог Мангала. Полевой командир Мангал, в недавнем прошлом обычный сельский староста, пробегав несколько лет по горам с «Калашниковым», был замечен самим Хекматияром за толковость и лихость в боях с «шурави», приближен, а затем назначен им на место политического советника, однако по своим повадкам и разговору так и остался заскорузлым деревенским мужланом. Мангал сам болезненно ощущал, что явно проигрывает советнику Раббани Иджазу в образовании, манерах и опыте ведения политических интриг, и сейчас, сидя напротив него, стеснялся своего грубого и хриплого голоса, злился и поэтому говорил все громче и сбивчивее, не давая Иджазу вставить ни слова.

Иджаз, в доме которого и происходил этот разговор, с приятной полуулыбкой на устах терпеливо выслушивал рассуждения Мангала о предстоящем приезде в Исламабад представителя российского правительства, генерала Ручкина. Время от времени Иджаз согласно кивал головой в белой молитвенной шапочке, плотно облегавшей его обритое темя, и довольно щурил слегка вытаращенные злые глазки, словно маленький котик, только что удачно закусивший вкусной мышкой. Иджаз, который уже несколько лет трудился на политической ниве, выполняя доверительные поручения Раббани, изрядно поднаторел в искусстве ведения тонкого разговора и деликатного обращения и сейчас презрительно, но умело, не подавая вида, наблюдал за простоватым Мангалом.

«Скотина!» — с отвращением подумал Иджаз, когда Мангал в пылу разговора, напрочь забыв о застольном этикете, к которому он сам с таким трудом и упорством приучал себя с тех пор, как переехал из Афганистана в Исламабад, стал сладострастно скрести шершавыми пальцами босую и не вполне чистую ступню левой ноги. — «Хорош политик! С утра, надо полагать, на себя целый флакон французских духов вылил, а ноги-то! О, Аллах! С кем только мне приходится иметь дело! А говорит — как будто погонщик ослов на базаре».

Улыбнувшись еще слаще в ответ на очередную бурную тираду Мангала, Иджаз поманил пальцем выжидательно устремившего корпус вперед слугу, велел налить зеленого чаю с кардамоном, а сам плавным жестом показал Мангалу на блюдо с печеньем и сладостями, пригласив:

— Берите, берите, пожалуйста. Кушайте!

Пробурчав слова благодарности, Мангал, плохо поевший с утра, охотно подцепил с подноса несколько печений, быстро прожевал, глотнул и открыл рот, собираясь сказать еще что-то, но Иджаз ловко подсунул ему здоровый кусок вязкой халвы, который надолго прервал словесные излияния энергично задвигавшего челюстями Мангала.

Воспользовавшись долгожданной паузой, Иджаз решил держать ответную речь и для вдохновения покосился на висевший на стене большой фотографический портрет своего патрона Раббани в роскошной позолоченной рамке. Еще несколько таких же портретов, предназначенных для вручения почетным гостям, лежали аккуратной стопкой на полу рядом со шкафом с богословскими книжками, которые набожный и тщеславный Иджаз выставил напоказ в знак своей учености. Вождь на портрете пытался придать своему лицу степенную глубокомысленность и отеческую доброту умудренного годами и измученного праведным образом жизни престарелого исламского патриарха, однако быстрые хитрые глаза и бесстыдно румяные щеки порядком портили всю картину. Иджаз невольно вздохнул, вспомнив, что сегодня вечером ему придется докладывать о беседе с Мангалом своему хозяину, который был вовсе не так добр, как изображал это на портрете, но по временам просто свиреп, и начал говорить чуть слышным шепотом. Эту манеру разговора Иджаз усвоил, побывав на днях с делегацией моджахедов в Москве и понаблюдав за министром иностранных дел России Козыревым. Поначалу от отчаянных усилий разобрать хоть слово министра, который еле шелестел губами, у Иджаза что-то затрещало в голове и даже, как ему показалось, зашевелились уши. Затем, однако, освоившись с пришептыванием российского государственного мужа, Иджаз нашел, что такой способ доносить свои мысли весьма удобен. В самом деле, крупный политик может быть уверен, что его всегда услышат, и, более того, даже если ты городишь любой вздор, но очень тихо, то и тогда тебя будут вынуждены слушать с особым вниманием. Легко усвоив полезный опыт, Иджаз решил испробовать его на Мангале и заодно показать этой дубине, что уважающему себя человеку не пристало орать при деловом разговоре, будто подавая через горное ущелье команду отряду своих моджахедов, и раскачиваться при этом в экстазе на мебели, на которой сидишь. Иджаз, однако, перестарался и не учел грубого характера собеседника — Мангал удивленно воззрился на зашелестевшего хозяина, вытер липкую от халвы правую руку о край дивана, озадаченно поковырял пальцем в лохматом ухе и громко спросил, что это сегодня у уважаемого Иджаза случилось с голосом? Не переел ли он холодного мороженого или, спаси Аллах, не распух ли у него язык по причине какой-нибудь болезни? Мангал с трудом изобразил на своем бородатом лице тревогу и, цокая языком, озабоченно покачал головой.

Огорченный Иджаз немного покашлял, хлебнул чаю и соврал своим обычным голосом, что вчера-де слишком долго говорил со знакомым муллой на божественные темы, из-за чего сейчас у него побаливает горло.