Василий Еловских - Вьюжной ночью

— Не повезешь? — спросил Санька.

— Не.

— Ну хочешь, я тебе ножичек перочинный отдам?

— Ножичек? Ножичек возьму. А че, и в самделе возьму. Покажь!

— Только положи в карман. А то вон тетка Надя идет. Она папе скажет.

Тетка Надя, пожилая толстая баба, жившая через три дома от Семеновых, весело кивнула им:

— За водицей приехали?

Парень положил ножичек в карман старого пиджака.

— Ну, давай заташшим вашу чертову штуковину. Не лезь! — прикрикнул он на Саньку.

Пыхтя и отдуваясь, поднял кадушку с водой — здоровый черт! — и, поставив ее на телегу, сказал:

— Была кадушка ваша, стала наша. Айда, поехали!

Лошадь ходко двинулась вперед, парень, сидя на телеге, поглядывал на мальчишек, которые шагали возле, и все хихикал:

— Шатущие вы мужики, как я погляжу.

Он явно забавлялся, помахивая ногами и покачиваясь.

Мальчишки угрюмо молчали, Санька вез тачку, сзади шагала с ведрами тетка Надя.

— Мать вашу-кочерыжку.

Возле кладбища он остановил лошадь, снял кадушку и засмеялся:

— Дураки! Обманул я вас. Че мне делать на горе-то?

Когда возница уехал, Санька сказал:

— Надо еще поглядеть, кто кого обманул. Знаешь, какой я ему ножичек подсунул?..

Третьего дня Санька по дороге из лавки, куда его посылала бабка Лиза за спичками, нашел оброненный, а вернее всего брошенный кем-то, перочинный ножичек, старый-престарый, расшатанный до невозможности, с надломленными лезвиями. С виду вроде бы ничего еще, а на самом деле смех, а не ножик. Санька долго думал: брать, не брать — и положил в карман, авось на что-нибудь пригодится.

Вечером Егор Иванович прошелся по двору, дивясь: «Даже я едва-едва справился бы со всем этим делом. Нет, в этом шалопае что-то все же есть мое!..» Он намеренно давал сыну непомерно много работы, думая распечь его потом, пристыдить за леность — надо же как-то учить мальчишку уму-разуму.

Тем же вечером, сидя на завалинке, покуривая и рассуждая о чем придется, Егор Иванович сказал Василию Кузьмичу, что мальчишки у них заметно подросли и пора их приструнивать, а то, пожалуй, отобьются от рук, что и получилось с одним на Запрудной улице, который подростком лоботрясничал, а, став парнем, угодил в каталажку. Придя домой, старший Малахов наказал сыну, чтобы тот назавтра вывез весь навоз из хлева, прибрал во дворе, подмел в садике и возле дома и положил на хлев мелкие доски, еще зимой купленные Василием Кузьмичом у одной старухи по сходной цене и лежавшие теперь возле крыльца как попало.

Часов в восемь утра Колька с Санькой уже убирали навоз, повздыхав и посетовав на то, что работа эта больно уж тяжелая и ученые, надо думать, изобретут когда-нибудь умную машину: включишь ее, и она сама вытащит навоз из хлева и увезет на огород. Василий Кузьмич ушел на завод (его смена с шести), а Мария Терентьевна направилась к доктору, она все чего-то болела и, страшно морщась, пила капли, глотала пилюли.

Саньке казалось, что сегодня у них дело идет куда быстрее, чем вчера:

— Навоз от вашей коровы легче или как…

— Да ты что?

Таскать по лестнице сухие досчонки на потолок хлева было совсем легко, интересно даже. Возле поленницы лежало с десяток толстых половых досок, привезенных Василием Кузьмичом на прошлой неделе про запас. Кольке захотелось удивить отца — и их затащить на хлев, но сделать это оказалось не так просто: доски сырые, тяжелые. Мальчишки приноравливались и так, и сяк — легко не получалось, и в конце концов решили приставить доски к стене. Колька будет брать по одной и приподнимать, а Санька на потолке станет подхватывать. И дело пошло. Оставалось подмести в садике и возле дома.

С горы катил на телеге, придерживая резвую кобылу, вчерашний парень. Он вез большую кучу домашнего хлама — сломанное колесо от телеги, разбитую корчагу, изношенные сапоги и ботинки, порванную рогожу и короб из прутьев, наполовину заполненный мусором. Колька подметал у завалинки, стоя к повозке спиной, а Санька, сложив на дворе мусор на тачку, вышел за ворота.

— А, это опять вы, валеты? — сказал парень и остановил лошадь.

«Сейчас начнет ругать за ножичек, — подумал Санька. — Вон как лоб-то наморщил». Но парень заухмылялся:

— А ножичек ваш, робята, я где-то посеял. Приехал, хвать-похвать — нетука, егушкина мать! А это чего оставляете тут? — Он показал на кучу мусора возле каменной стены. — Эх, работнички тоже, едят вас мухи!

— А что ты все лаешься? — не выдержал Колька. — Вчера лаялся и сегодня.

— А мы тебя ждали, — сказал Санька. — И мусор этот сейчас к тебе в короб положим.

— Ну вы ж знаете, что я за так не вожу.

— Я ж тебе вон какой ножичек отдал.

— То было вчерась. А лошадь, она каждый день есть просит. И так вон кожа да кости.

Кобылица бойко махала хвостом, парень, сидя на телеге, весело помахивал ногами.

— Ладно, так и быть, увезу задарма. По знакомству. Снимайте короб и складайте мусор.

Ну и короб же — глазоньки бы не глядели, поломанный, разваливающийся, но большой — в него ушел весь мусор со двора и с улицы.

Возница сидел на телеге, покуривая. Посмотрев на него, Санька подумал, что парень, наверное, совсем еще молоденький и кажется старше своих лет потому, что широкоплеч, мордаст, с большими руками.

— Пыдымайте, пыдымайте, лешак вас дери!

Когда Санька с Колькой поставили короб на телегу, парень, о чем-то сосредоточенно подумав, вдруг захихикал:

— Ну все, идите. Носы сопливые!

Он начал рассматривать задние колеса телеги, полегоньку бить по ним сапогом, ходил, хмыкал и все чего-то вздыхал.

Мальчишки неторопливо умывались во дворе, отфыркиваясь и по-мужски покрякивая: колодезная водичка была холодная, свежая.

Собравшись домой, Санька открыл скрипучую калитку и замер: впритык к подворотне, на самом проходе стоял короб с мусором, на верху которого, на клочке газеты аккуратненько и насмешливо лежал Санькин перочинный ножичек.

Василий Кузьмич заявился уже в сумерках, пьянехонек. Тяжело оглядел все кругом.

— А половые доски кто велел туда затаскивать, а? Не надо было их туда затаскивать. Это ты помогала ему, мать?

— Ниче я ему не помогала. Я в больнице была. И на базар ходила.

— А где он?

— К Саньке ушел.

«А ишо говорят, будто нынче ребятишки слабые, — пьяно раздумывал старший Малахов. — Ну и Колька!»

Возле хлева он увидел короб с мусором.

Мальчишки не знали, что делать с ним — больно уж большой и на тачку не помещается.

— А это что за короб тут лежит? Откудов этот короб? Терентьевна?

— А я почем знаю.

— Да как это не знаешь?

— Да так вот. Че ты пристал ко мне?

Василий Кузьмич хотел наклониться, поглядеть, что в коробе, но его так крепко качнуло, что он едва устоял и, подойдя к умывальнику, начал плескать студеной водой на лицо и на голову.