Василий Еловских - В родных местах

— Типун тебе на язык, — без злобы отозвался Илья Тихонович. — Трепачи здесь, видно, до сих пор не перевелись. Кто же это болтал такое?

— Да все.

— Ну тогда не найдешь виновника. Болеть болел, а умирать не собирался. Скажи-ка, Степан Банных, Котов Данилыч и Петро Царев здесь робят?

— Работают. Их в новый цех перевели.

— А Егорка Пименов?

— Какой Егорка?

— Да… рыжий такой. Со шрамом на губе.

— А, Георгий Иваныч! Он у нас мастером.

— Так!..

— Так, — сказал и парень, не зная, что говорить дальше.

«Почему я его не помню? — мучительно раздумывал Илья Тихонович. — Память, ну начисто отшибает».

— Я что-то никак не соображу, сколько же лет ты здесь робишь? — схитрил старик.

— Да столько же, сколько вы на пенсии. Я же за месяц до вашего ухода пришел. Мне ж тогда шестнадцать было.

«Поди тут, вспомни», — усмехнулся Илья Тихонович и спросил:

— А кто начальниками в новых цехах?

— В одном-то Сизов Павел Павлыч…

— Павел?! Ну, прощай, брат! Мне обязательно надо увидеться с Павлом.

В пору Ильи Тихоновича Сизов работал мастером. Он нисколько не постарел за эти годы, только почему-то растолстел.

— Тихоныч, батюшки! — воскликнул Сизов и хлопнул себя по жирным ляжкам. — Как живется-можется?

— А что у меня? Здоров мало-мало — и ладно.

— Да нет, ты прямо-таки молодцом выглядишь.

— Да уж чего там! Расскажу тебе анекдот. Один пенсионер, понимаешь, договорился с какой-то женщиной о свидании. А она на пятом этаже жила. Поднялся, значит, на своих двоих. Едва-едва. Стоит у ее двери и отдышаться не может. Сердчишко: ек-ек-ек, вот-вот разорвется. И думает: «Господи, зачем это я приплелся сюда? Что мне тут делать?» Никак вспомнить не может.

К ним подошли двое пожилых рабочих.

— Нет, ты прямо-таки прекрасно выглядишь, — не унимался Сизов. — Какой он — старик. По-моему, просто притворяется.

Как-то так получилось, что каждый говорил что-нибудь веселое, все смеялись. И больше всех смеялся Илья Тихонович. Было ему сейчас легко и весело.

— Покажи-ка лучше свое хозяйство.

— Пошли. Могу сообщить, что один наш цех дает мебели куда больше, чем вся фабрика в твое время. Вот так!

Возле стены стояли непокрашенные тумбочки. Молоденькая работница держала в руке прибор, похожий на паяльную лампу, и водила им в разные стороны; на дереве появлялись темные линии.

— Разбрызгивает краситель. Чтоб рисунок был. А вон там… мебель лаком покрывают.

У металлического сооружения, похожего на кабину без одной стенки, стоял человек; слышался гул, казалось, за кабиной переваливается что-то слишком тяжелое, большое. Подошли еще к какой-то незнакомой машине. Тут вот и произошла эта неприятная история, которая надолго оставила в душе старика тягостный осадок. Все началось с того, что он увидел знакомого по имени Димка. Хотя, впрочем, какой уж Димка, Дмитрий Батькович, — усы, легкие морщинки на лице. Даже брюхо отростил. Смотри-ка ты!.. И костюмчик — одно загляденье, будто не на завод пришел, а в театр.

— Все стоишь, прохлаждаешься, ядрена-палка!

Зря он это сказал. Надо бы поздороваться и пройти.

— А что, лежать прикажешь? — грубовато отозвался Димка. — Заходи вечером, старый чалдон, пивком угощу.

Это было уже слишком. Тут Димка тоже перехлестнул. Надо бы как-то полегче.

— Понужать тебя некому.

Илья Тихонович по старой привычке разговаривал с Димкой снисходительно.

— Да ты что задаешься-то? — ухмыльнулся Димка. — Что тебе надо от меня?

Сизов как-то странно заулыбался, не то укоризненно, не то виновато — не поймешь.

— Пора бы и за ум браться. — Илья Тихонович слегка толкнул Димку в плечо. Вернее, хотел слегка, а получилось почему-то грубо. Можно подумать, что ударил. И чтобы как-то оправдать свой поступок, резко сказал:

— Все лоботрясничаешь.

— Иди-ка ты… знаешь куда?! — начал злиться Димка.

— Пойдем, пойдем, Тихоныч! — Сизов взял гостя под руку. — Что это ты?..

— Такого и урезонивать без толку. Взбуривает еще. — Старик сказал это вроде бы шутливо, а получилось как-то натянуто.

Потом Илья Тихонович — даже дома — будет со стыдом вспоминать, как толкнул Димку, ни с того ни с сего обозвал его лоботрясом, хотя, по словам Сизова, Димка теперь «не так уж плохо работает», и то, что он был когда-то «с ленцой», уже ничего не значит.

Ему казалось сейчас, что сам он дурно, примитивно выглядит: в стоптанных, грязных сапогах, помятом пиджачишке, в кепчонке с кривым козырьком. Еще подумают, что налакался. А пускай думают, важно не то, что о тебе думают, а что ты сам о себе думаешь, каков твой поступок в действительности.

— Ну вот так у нас, — устало улыбнулся Сизов, сказав несколько слов в защиту Димки. — Слушай, а ты помнишь Александра Александровича Бирюкова? Да-да, того самого! Так вот, в позапрошлом году он ушел на пенсию. И, ой, потеха! — Сизов засмеялся, прикрывая рот ладонью. — Совсем вроде бы умом тронулся. Вздумал, понимаешь ли, у себя в огороде кукурузу выращивать.

— Что ж тут смешного?

— Да нет, ты послушай! Садит каких-то зерен десять, не больше. Огородишко у него с ладонь. А надо и картошку посадить, и помидоры, и всякую всячину. За своими десятью кукурузинами ухаживает, как за дитем, ей-богу. И удобрениями пичкает. И воду из кувшинчика льет. Книжонок всяких о кукурузе накупил. И, надо сказать, кукуруза у него очень хорошая вырастает. Куда лучше, чем в колхозах. И вот показалось ему, будто он научное открытие сделал. Ну совершенно уверился в этом человек. И начал, требовать, чтобы изучали его опыт и писали о нем в газете. Жаловаться всюду начал. А жалоба есть жалоба. Стали к нему разные комиссии приезжать. Поглядят, поглядят, пощупают кукурузу-то, да и уезжают. Никакого открытия-то нет. А Бирюков все пишет и пишет по начальству. И теперь про него говорят: «Это тот, на кукурузе помешанный».

В новом клубе, построенном на месте, где был когда-то небольшой красный уголок, Илье Тихоновичу понравились и прохладные светлые залы, и кресла, и люстры.

— Недавно старичков наших по местному телевидению показывали, — проговорил Сизов. — А вот тебя, самого старого, и не было.

— Больно кому интересно на рожу мою смотреть.

Между окнами — щит из фанеры, наверху крупные буквы: «Что было, что стало».

— Узнаешь? — спросил Сизов.

На щите выцветшая, с помятыми углами фотография. Эта фотография появилась давно, до войны еще. Однажды у директора собрались первые стахановцы фабрики. Поговорили, малость поспорили. А после совещания сфотографировались. Во втором ряду посередке восседает Илья Тихонович, серьезный, соответственно моменту, чубатый, с веселыми глазами.

— Надо бы прилепить сюда и фотографию фабрики. А то цифры одни.

— Да фотографию никак не найдем.