Василий Еловских - В родных местах

— На кого?

— Ну, если вам очень нравится столярное дело, на инженера-строителя, на инженера по деревообработке или как они там у вас называются. А сперва, конечно, надо среднюю школу окончить. Ведь вы трудолюбивы, учиться будете хорошо.

— А к чему мне это? — усмехнулся Семен. — Вон у нас на комбинате молодые инженера по восемьдесят рублей получают. Даже у самого директора оклад сто восемьдесят. А я загоняю вдвое больше директора, — похвастал он, — если все перевести на деньги.

— Можно ли все переводить на деньги. Не так как-то у вас… — вздыхала она.

К Семену подскакивал, всегда внезапно, по-мальчишечьи Ефим Константинович Щука и, приподняв правую бровь, говорил:

— Что-то никак не уразумею, на кой лешак вам самому тюкать топором. Куда выгоднее и приятнее быть работодателем.

— Мы никогда не нанимаем, а всегда своими руками, — с некоторым намеком отвечал Семен. Ему казалось, что старик всю жизнь прожил трепачом и бездельником и сейчас тоже с утра до ночи баклуши бьет и треплется.

— Чудной ты, купец, — похохатывал Щука, — с великими странностями. Всех понимаю, а тебя не пойму.

«Пустомеля, окаянная, — про себя ругал старика Семен. — Всю жизнь прожил, а ни кола, ни двора».

Перед осенью старику, к удивлению Семена, дали квартиру в Большом поселке. И тут Семен узнал от Лены, что Щука вовсе не таков, каким казался ему. Ефим Константинович с четырнадцати и до шестидесяти лет проработал на обувной фабрике, поначалу простым рабочим, а потом на разных начальствующих должностях. Когда было ему под сорок, он заочно окончил техникум. Жена его, фельдшерица, погибла на фронте. Была у старика однокомнатная квартирка, да отдал он ее брату, который заболел на Ямале чахоткой и приехал сюда с женой и четырьмя ребятишками. Говорят, старик читал запоем, любил рыбалку, шахматные турниры и лекции о международном положении, руководил где-то детским техническим кружком, его избрали депутатом горсовета, и вообще он был в городе, что называется, на виду.

Семен помог Щуке перевезти вещи, врезал в дверь его новой квартиры замок. Ефим Константинович достал кошелек, но Семен отказался от денег. А когда Щука хотел отдать ему плату за месяц, хотя прожил полмесяца, Семен рассердился.

— Странен ты, купец, — проговорил Щука. — Ей-богу, странен. Что-то в тебе есть настоящее, человеческое. Но какая-то дьявольская сила все же владеет тобой и заставляет тебя весь этот огород городить.

— Какой огород?

— Да, не буквально… Два домища, два огородища, квартиранты и всякие другие живые и неживые источники доходов. Не чистое это дело, мил-человек. Ты, наверное, уж две грыжи нажил. Да было бы во имя чего. Куда тебе, в двадцать ртов, что ли?

Когда перед заморозками Семен насыпал завалинку, Елена сообщила, что ей выписали ордер на квартиру в новом доме. Семен побледнел. Чувствуя это и стараясь, чтобы женщина не заметила, он резко повернулся, отошел — будто лопату понес — и, возвратившись, сказал:

— Вы, видать, радехоньки?

— Разумеется. А как же? — удивилась она. — Чудной вы какой!

Она переехала, и Семен перестал ходить на Луговую, хотя веранда еще не была достроена. Новых квартирантов вселяла мать. Семен не хотел, чтобы новые люди жили после Елены, и долго держал ее комнату свободной, выдумывая всякие отговорки для матери.

Совсем недавно он утеплил дверь врачихиной комнаты, почистил трубу. Странное, непонятное желание покровительствовать Елене он ощутил еще в тот день, когда впервые увидел ее и когда она предстала перед ним — сейчас он понимал, что то впечатление было обманчиво, — человеком испуганным и слабым, и это желание росло в нем.

И чем больше думал он о Елене, тем красивее, добрее, желаннее казалась она ему. И будто знал ее с далекого детства, всегда знал.

На комбинате был вечер передовиков. Семен тоже числился передовиком, получил пригласительный билет и надумал сходить в клуб. Пораньше поужинав в одиночку — мать куда-то ушла, — он стал одеваться в праздничное. Костюм у него добротный — сто семьдесят рубликов отдавал, новая рубашка; к ней, к этой рубашке, прелесть как подойдет галстук в крапинку.

Семен глянул на часы — до начала вечера оставалось всего ничего, можно опоздать, а он никуда никогда не опаздывал — и начал нервно перебирать все в шкафу, комоде, выискивая проклятый галстук, который потому и затерялся, что надевал его Семен только по великим праздникам. Отбросил крышку сундука, где валялись пропахшее нафталином материно белье и всякая чепуховина — старые открытки, пуговицы, брошки, сломанные ручные часы и лоскутья, — одним движением перевернул все сразу снизу вверх и увидел письмо в масляных пятнах. Необыкновенными казались не пятна, а почерк — торопливый, с резкими, злыми нажимами. Он поднял письмо…

«Привет, Полечка! Моя золотая, моя брильянтовая! Ты и в самделе для меня почти золотая, почти брильянтовая. Уж сколько я ухлопал на тебя деньжищ. И ишо клянчишь. Жена уж справлялась в бухгалтерии насчет моей зарплаты. Слава богу, что подкалымил на стороне. Да это дело скользкое. Все ж высылаю тебе сотнягу. Покудов хватит, а то растолстеешь. А мне толстые не нравятся. Я человек со вкусом, мне подавай тонких. На той неделе в среду приеду в ваш грешный поселок. Опять командировку выпросил. Приходи вечером в заезжую. Привезу меду, к тебе ведь без сладкого не подъедешь…»

Семен заметил еще два-три письма с таким же почерком. Он закрыл сундук. В дом вошла Пелагея Сергеевна.

— Что тебе там надо?

Не отвечая на вопрос, он сказал:

— Сожги эту пакость.

У Семена стало отвратительно на душе. Нет, любовные письма к матери не удивили его. Он знает: раньше она была «легка» на любовь и где что можно — брала. Знает… И все же неприятно…

В клубе Земерова остановил начальник цеха ширпотреба Бетехтин, майор в отставке, человек уже старый, но еще сохранивший выправку и зычный голос строевика, имевший привычку о серьезных вещах говорить без каких-либо предисловий, что называется в лоб.

— Уходит на пенсию Котов. Слыхали? Мы тут посоветовались и решили утвердить бригадиром вас. Вы — работник толковый. Думаю, справитесь. Правда, общественности сторонитесь и, поговаривают, частной собственностью не в меру увлекаетесь. У вас дом, у матери дом. Так? Что это вы, голубчик? В кулака превратиться решили? Почему бы вам с матерью не жить в одном доме?

«Круглые болваны твои информаторы».

— А насчет моего предложения подумайте и завтра скажете свое мнение.

Каких-то два-три часа назад он ответил бы Бетехтину категорично «нет», а сейчас отмолчался.

К Семену подходила Елена. Была она необычно оживленная и, как всегда, красивая. Семен очень обрадовался. Ему показалось, что и Елена была рада встрече. Он спросил, как она попала сюда.