Ванда Василевская - Просто любовь

Она протянула руку. Зашелестела бумага. Конверт, склеенный из страницы школьной тетради. Расплывшиеся лиловые буквы адреса.

— Письмо выньте, сестра.

Небольшой замусоленный клочок бумаги.

— Читайте, сестра. Вслух.

Она разгладила на колене сгибы. Химический карандаш расплывался пятнами.

«Дорогой мой Вася! Кланяюсь тебе от всего сердца, и мама, и сестрёнка Фрося, и тётка, и все соседи. Я очень рада, что уже знаю, где ты, знаю твой адрес. Почему ты не пишешь, куда тебя ранило? Так я тебе хочу написать, что, как бы ни было, я всё равно за тебя пойду, так ты мне напиши, куда тебя ранило, и хоть бы ты стал инвалидом, так ты не думай, потому что всё равно, я всегда такая же, как была, так я тебе пишу, чтобы ты ничего не забирал в голову, а только напиши. У нас дома всё по-старому, твои родители тоже живы-здоровы, и только все ждём тебя, так ты напиши, пойдёшь ли ещё на фронт, или уже домой, а если надо, так я за тобой приеду, потому что твоим родителям трудно, а я приеду. И кланяюсь тебе ещё раз и жду письма, до свидания. Твоя Оля».

Мария старательно сложила истрёпанный листок. В широко открытом, устремлённом в потолок глазу раненого появился влажный блеск.

— Ну вот видишь, — сказала Мария. — Я тоже говорила…

— Так вы думаете, сестра?..

— Какой ты, право! Ведь пишет же тебе Оля…

— Да, конечно… Но вот я думаю… Может, это так, а когда я приеду…

— Нет, нет, это же ясно. Что ты, не читал письма, что ли?

— Как не читал? Читал… И вчера, и сегодня… А всё-таки…

— Эх, глупенький, чего бы она тогда стоила, твоя девушка? Приедешь, будете вместе работать…

— Какая уж тут работа… — горько усмехнулся он.

— Сделают тебе протезы, будешь работать. Жена поможет, дети будут — помогут.

— Дети…

— Ну, конечно. А теперь надо только лежать спокойно, чтобы всё скорее зажило. Чтобы скорей домой, к Оле. Будешь лежать спокойно?

— Когда так — буду…

— Врачей будешь слушаться?

— Ладно уж…

— То-то и оно. А скандалить и сестёр разными словами обзывать нечего.

Он сконфузился.

— Как бы это теперь… Может, вы, сестра, скажете им? А то как-то…

— Нет, ты сам извинись. Смотрите, какой, обругать он может, а извиниться, так — «может, вы, сестра»…

— Тогда я уж сам…

— Конечно, сам. Ну, так я пойду, а ты спи, и чтобы больше скандалов не было!

Только на лестнице Мария заметила, как уже поздно. Она торопливо застёгивала пальто. В сердце огоньком горела радость, словно далёкий привет от Григория, словно сердечное пожатие его загорелой руки. Она быстро сбежала с лестницы. В вестибюле она наткнулась на Воронцова.

— Всё ещё здесь? — удивился он.

— Я немного задержалась.

Они вышли вместе в светлеющий сумрак улицы, в прохладный ветер, под капли дождя. В вышине виднелось светлеющее небо, но здесь, между домами, внизу, ненастный рассвет ещё не рассеял мрака. Мария споткнулась.

— Дай-ка руку, темно ещё, а тут везде ухабы.

Она оперлась на его руку и вдруг почувствовала, что страшно устала. Вдали мелькнул голубой огонёк, шёл трамвай. Воронцов помог ей сесть в переполненный вагон.

— Ты очень устала?

— А что?

— Если бы ты пригласила меня на чашку чая, прежде чем ляжешь спать, я бы не отказался.

Она улыбнулась.

— Так, может, доктор соблаговолит посетить мою убогую келью? Чай ожидает меня, попьём вместе.

— Великолепно. Страшно не хочется возвращаться домой. Брр, какое утро!

Трамвай погромыхивал и скрежетал, качался на поворотах, и в такт его движениям колыхалась, качалась человеческая масса, плотно наполняющая вагон. Мария закрыла глаза. Вот они едут трамваем домой, она и Гриша. Гриша обнял её одной рукой, чтобы защитить от толчков. Достаточно немного откинуть голову, чтобы почувствовать щекой шершавое сукно его пальто.

Старушка, которую кто-то толкнул, пробиваясь к выходу, принялась браниться. Ей грубо ответили. Вот сейчас раздастся весёлый голос Гриши, рассмеётся вся публика, и спор двух раздражённых людей растает в смехе и шутках.

Но Гриши не было. Это Воронцов охранял её от натиска проталкивающихся к выходу людей. Гриши не было. Где-то — кто знает где? — раздаётся теперь его весёлый голос! Где он может быть в это дождливое, холодное, тёмное утро? Быть может, идёт по какой-то неведомой дороге? Быть может, ползёт по болоту, быть может, спит в землянке? Где Гриша?

И снова, как и давеча, у койки раненого красноармейца: хоть и слепой, хоть и без рук, без ног…

— Нам сходить.

Она вздрогнула. С минуту она не могла сообразить, где находится. Ах да, трамвай, здесь остановка.

Они снова побрели по грязи. На фоне пасмурного неба ясно вырисовывались очертания домов. Тёмные ненужные фонари торчали, как лишённые ветвей мертвые деревья. В квартирах ещё горели огни, слабо пробивающиеся сквозь щели в шторах из тёмной бумаги.

Вот и дом. Она запыхалась, поднимаясь по лестнице. Мертвенно поблёскивали электрические лампочки, обёрнутые синей бумагой. В их свете лицо Воронцова вдруг показалось старым и помятым.

Мать неохотно подала гостю руку и, не отвечая на приветствие, засеменила в кухню.

— Мама, чаю, только погорячей!

— Ещё бы горячего… Прямо не дождёшься тебя. Грею, грею, закипит и опять остынет, а тебя всё нет и нет…

Мария со вздохом облегчения опустилась в старое, продавленное кресло. Вытянула ноги.

— Ты устала, — тихо сказал он, внимательно глядя на тени, залёгшие вокруг её глаз, возле губ.

— Страшно, — призналась Мария. Ей не хотелось говорить. Отдыхать, отдыхать! Она была рада приходу Воронцова. В его присутствии она чувствовала себя как-то увереннее и безопаснее. Только мать, как обычно, сочла необходимым продемонстрировать свою враждебность к гостю. Защитница Гришиных прав… Да уж действительно, права Гриши нуждаются в защите!..

— Ты чего смеёшься?

— Смеюсь? — удивилась она. — Ах да, правда. Знаешь, я подумала, что мама, пожалуй, играет в доме роль свекрови.

Он бился над зажигалкой. Синий огонёк загорался и тотчас гас.

— Там на столике спички.

Он не мог найти. Она с трудом встала и выдвинула ящичек. Взгляд её упал на фотографию. Это был Гриша. Гриша, как живой, с радостным блеском глаз, с смелым поворотом головы. Гриша…

— Ты оперировал сегодня?

— Да, знаешь…

Она прикрыла глаза. Казалось, что она внимательно слушает. Но она не слышала ни слова. Её охватил полусон, дремота наяву. Издали доносился голос Воронцова, но она не понимала смысла его слов. Она была далеко, около Гриши. Она рассказывала ему о Васе, о его глубоком отчаянии, о письме девушки, о том, как ей помог он, Гриша. Это он продиктовал ей слова, которые следовало сказать, снял с неё тяжесть утомления, отражение его улыбки на её губах убедило, быть может, сильнее, чем слова. Гриша…