Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Есть у меня одна задумка. Но… Проверки она требует. И вначале даже на бумаге…

— Проверить на бумаге — дело несложное, — улыбнулся Жуков.

— Для специалиста, — ответил Саркисов.

— Специалистов найдем, — заверил Жуков.

Саркисов кивнул, давая тем самым понять, что не сомневается в возможностях командующего Туапсинским оборонительным районом. Сказал:

— Я предлагаю снять с колес железнодорожную пятидесятитонную цистерну и переоборудовать в плавучую емкость так, чтобы в последующем ее можно было транспортировать на буксире.

Жуков встрепенулся, кивнул головой:

— На мой взгляд, предложение товарища Саркисова подтверждает прежде всего мысль о том, что все гениальное просто… Железнодорожная цистерна, переоборудованная в плавучую емкость, — это перспективная идея.

— А не пойдет ли она, груженная нефтью, на дно как топор? — засомневался кто-то из членов городского комитета обороны.

— Не должна, — сказал Шпак. — Объем, вес… Как там по Архимеду? На всякое, погруженное в жидкость тело действует сила, равная весу вытесненной жидкости…

Жуков кивнул:

— Во всяком случае, все это можно рассчитать. Инженер-конструктор судостроитель у меня есть.

— Моряков бы мне, — попросил Саркисов. — С рабочей силой на нефтебазе, сами знаете…

— Моряки будут, — твердо сказал Жуков.

Шматов встал:

— Товарищи, есть такое предложение. Поручить товарищу Саркисову переоборудовать железнодорожную цистерну в плавучую емкость. Срок исполнения работы…

— Семь суток, — подсказал Жуков.

— Так… Семь суток, — согласился Шматов. — Контроль за выполнением решения комитета обороны есть предложение поручить товарищу Шпаку.

Возражений не было.

В тот же день железнодорожная цистерна была снята с платформы и доставлена в мастерские нефтебазы. Помня о коротком сроке, работали круглосуточно. Надо было приделать к цистерне нос, корму, пустоты, продольный и бортовые кили. Нужно было приделать буксирное приспособление, которое обеспечивало бы передвижение цистерны по морю с помощью буксирного троса.

А немцы бомбили город. И днем и ночью…

На седьмые сутки цистерна была спущена на воду, испытана, принята. И вот сейчас ее, заполненную бензином Б-70, буксир «Вежилов» транспортирует в Геленджик, к фронту…

— Цистерна на буксире идет прекрасно, — сказал Жуков.

На розоватой поверхности воды, будто тело большой сильной рыбы, темнела полоса верха цистерны, посредине которого маячил расширитель.

— Возвращаемся. — Жуков посмотрел на командира катера.

— Есть, товарищ адмирал!

Через несколько минут, описав полукруг, охотник лег на курс в гавань. Море по-прежнему оставалось спокойным. Лишь за кормой катера разбегался волнистый след, широкий, как дорога.

— Доложу Октябрьскому [3] Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский командовал Черноморский флотом с 22 июня 1941 года по 28 апреля 1943 года. о нашей цистерне. И предложу изготовлять такие в Батуми. Мы с вами свое дело сделали.

Ошвартовались в ковше — южной части гавани, отгороженной большими, нагроможденными одна на другую бетонными глыбами.

Настроение у адмирала Жукова было хорошее. Это чувствовалось и по улыбке, не сходившей с его лица, по глазам, по бодрому голосу. Он, конечно, еще не знал, что военно-морское командование примет его предложение, что плавучие цистерны изготовят в Батуми и они будут нести свою службу по Черному морю, по Дунаю до самой-самой Победы.

Прощаясь со Шпаком и Саркисовым, адмирал по-братски обнял и расцеловал их.

Старая гречанка, жившая на самой вершине горы, всегда останавливалась под акацией, когда возвращалась из города. Одетая в свободное черное платье с широким, необыкновенной белизны воротником, она носила на рынок фрукты и овощи. Это было до бомбежек. И Степка несколько раз помогал ей нести корзину. Гречанка благоволила к нему и делилась житейской мудростью:

— Не оказав человеку помощи, не рассчитывай на его дружбу. — Вынимала из корзины грушу, желтую, как солнце, добавляла: — В мире, сынок, дружба длится до тех пор, пока не иссякнут дары. Теленок, видя, что уже нет молока, покидает собственную мать.

Он недоверчиво улыбался.

Старая гречанка говорила:

— Ты слышал о шести признаках дружбы?

— Нет, — отвечал он.

— Давать и брать… Рассказывать и выслушивать секреты… Угощать и угощаться…

— Все это неправильно, — возражал он. — Пережиток капитализма.

— Нет, сынок… Это мудрость, открытая людям, когда никакого капитализма не было. Как не было и нас с тобой.

— Почему открытая? Разве мудрость — дверь? Или она лежала где-нибудь зарытая? Лежала до происхождения человека? Или мудрость придумали обезьяны?

— Мудрость на всех одна, на все живое…

Она глубоко вздыхала. И шла дальше — сухопарая, высокая, не сгорбленная годами.

Он был далек от мысли проверять слова гречанки на практике, но дружба с Вандой началась с услуги, о которой без обиняков попросила его юная полячка.

Они поселились в их доме год назад, в порядке «уплотнения». Нина Андреевна уступила квартирантам две маленькие смежные комнаты, а сама с детьми занимала одну большую, которую называли «залом», и меньшую, с окном во всю стену, выходившим на море. Правда, море, опоясанное горизонтом, чаще синее, но иногда и зеленое, и черное, и голубое, было далеко.

Степка привык видеть море и небо вместе. А Ванда не привыкла. Она таращила свои удивленные глаза и все пыталась выяснить, сколько до моря километров.

— Двадцать минут ходьбы быстрым шагом, — отвечал он. — А если медленным, то тридцать.

— Добже, — говорила Ванда. И спрашивала опять: — Сколько шагов ты делаешь в минуту, когда идешь быстро?

— Не знаю.

— А когда идешь медленно?

— Не знаю.

— Нужно подсчитать.

Но он ленился считать.

Пани Ковальская с дочерью Вандой приехали в Туапсе из Львова. Неизвестно, где они там скитались, когда Львов взяли немцы, но они приехали уже в октябре. В ту пору, когда обрывали виноград.

Они были настоящими полячками. И мать, и дочка. Но отлично знали русский язык, потому что Беатина Казимировна была специалистом по истории русской литературы.

Отец Ванды был офицером. Степка видел его только раз, когда Ковальский приезжал за дочерью на Пасеку.

Вещей они привезли совсем мало, но Ванда одевалась лучше всех девчонок, и ей все очень шло, потому что она была складной и красивой.

Город тогда бомбили редко. Но к запахам осени уже прибавился новый запах, въедливый и стойкий. Так пахло все — и дом, и виноградные листья, и хлебные карточки, и даже голубые банты, вплетенные в косички Ванды. Это был запах пороха.

Немного позднее запахло гарью. Бомба нырнула в круглое, как консервная банка, хранилище нефтеперегонного завода, и черная борода дыма заслонила полгорода. Немцы пользовались этой завесой: их тусклые самолеты кувыркались в небе, словно дельфины. А бомбы, отделявшиеся от самолетов, вначале были похожи на маленьких мушек, потом увеличивались до размеров пчелы, потом их догонял свист… И тогда Степка закрывал глаза.