Юрий Авдеенко - Линия фронта

— Этот уже отвоевался, — ответил Шпак.

— Да. Им тоже несладко, — согласился секретарь горкома. Добавил: — Готовьте проект постановления «О привлечении населения города Туапсе к обязательной трудовой повинности». Непременно укажите: всем руководителям предприятий и учреждений, а также всем гражданам сдать на сборные пункты лопаты, кирки, топоры, ломы, пилы и носилки. Свяжитесь с адмиралом Жуковым, он обещал обеспечить строительные колонны обедами…

Когда Дмитрий Акимович вернулся в горисполком, секретарша шепотом предупредила его:

— Здесь вас военный второй час дожидается.

— Просите, — сказал Шпак и сел за свой письменный стол.

Меньше чем через минуту дверь приоткрылась и в кабинет боком, словно помимо своей воли, даже не скажешь — прошла или протиснулась молодая девушка, по-деревенски повязанная косыночкой, и следом за ней солдат лет тридцати, упитанный, с орденом Ленина на груди.

— Здравия желаю, товарищ председатель, — сказал солдат. — Разрешите представиться — рядовой Иноземцев.

Девушка стояла потупив глаза, ничего не говорила.

— Здравствуйте, товарищ Иноземцев. Слушаю вас.

— Нам бы расписаться надо, — пояснил Иван и почему-то зевнул, возможно от волнения.

— Где расписаться? — не понял Шпак, мысли которого, может быть, помимо воли уже крутились вокруг проекта постановления.

— В книге, наверное, — не очень уверенно ответил Иван.

— В какой? — озабоченно спросил Шпак, подумав, грешным делом: не контуженый ли перед ним орденоносец.

— Пожениться мы хотим, Дмитрий Акимович, — тихо, но твердо сказала Нюра, которая в приемной несколько раз слышала имя и отчество председателя горисполкома.

Шпак облегченно вздохнул и улыбнулся:

— За чем остановка?

— Ваши люди говорят, сегодня нельзя. — Иван мотнул головой, обозначая этим свое великое возмущение. — А мне завтра на фронт.

Шпак встал. Сказал весело:

— Выручим фронтовика! — Потом качнул головой и добавил: — Черт побери! Это же хорошо! Хорошо! Люди в нашем фронтовом городе не только трудятся и сражаются, но и выходят замуж. Молодцы ребята!

Ключ от дома хранился под крыльцом — вернее, под последней ступенькой, которая была прибита только с одной стороны и легко приподнималась с другой. Нюра знала это. Они пришли часов около пяти, когда солнце уже нависло над мысом Кадош, и, пока убирались в комнате, готовили ужин, не заметили, как сгустились сумерки.

— Мать мою зовут Софья Петровна. А ее подругу — тетя Нина. Она с пацаном и дочкой жила в том порушенном доме, возле которого ты меня нашел. Дочка ее Люба — девка шибко красивая; если бы ты ее враз увидел, на меня бы и внимания не обратил…

— Скоро они придут? — нетерпеливо спросил Иван. Он позавтракал рано, и ему уже хотелось есть.

Они ждали до одиннадцати часов, потому что не знали, что в то самое время, когда они пришли из горисполкома, две женщины с тяжелыми сумками в руках шли по Сочинскому шоссе в сторону Пасеки.

В половине двенадцатого Иван потушил свет и лег в постель рядом с Нюрой. Они решили не паниковать и не искать бомбоубежище, если даже всю ночь одна тревога будет сменять другую, если даже бомбить Туапсе будет вся авиация Геринга…

Люди не сразу узнали, что Нюра вышла замуж. Она скрыла это от своей матери и от отца. И только неделей позже доверилась Любаше. Но Любаша умела хранить тайны, особенно любовные. И про замужество Нюры никто не подозревал.

Жизнь на Пасеке была однообразна. Все повторялось изо дня в день. Ложились с наступлением темноты, вставали с петухами, готовили на костре завтрак. Потом плелись в лес. Там в зависимости от удачи можно было набрать грецких орехов, каштанов, кислиц, диких груш. Попадались и мушмула, и переспелый черный кизил.

Дни укорачивались. Темнота возвращалась быстро. После обеда времени у Степки оставалось совсем немного, чтобы скучать. Остаток дня он проводил в играх с Семеном Паханковым. Разумеется, с ним была и Ванда.

Семен походил на отца и внешностью и характером. Паханков-старший взахлеб хвалил сынка, без всякой умеренности.

У Семена была лошадь. Низкая, крепконогая кобыла черной масти. Паханковы встретили ее в лесу. Она бродила между деревьями, и уздечка волочилась за ней, грозя запутаться в кустах или корягах.

Теперь днем Семен катался на лошади. А на ночь Паханков треножил ее и пускал без присмотра пастись на поляну.

Степка обратил внимание на то, что у многих местных жителей были кони, на которых они ездили, правда, без седел.

— Кони бегут с фронта, — пояснил Паханков-старший. И, оскалив нечищеные зубы, добавил: — Дезертируют.

Он был уверен, что знает про все на свете…

Вначале Степка подружился с Семеном. На правах старожила Семен водил их в лес, в те места, где росли ореховые деревья. Орехи сбивали палками. Плоды прятались в плотной зеленой кожуре, которую можно было отодрать, лишь предварительно размягчив. И они давили кожуру камнями так, что из нее выступал сок. Пальцы от этого сока становились темно-коричневыми, почти черными.

Семен много знал про лес, наверное от своего папаши, и рассказывал про деревья, про травы.

— Видите, дерево с красными листьями? Это клен. Из его сока можно сахар делать. А из листьев — краску. И какая краска — сто лет не выцветает!

— Выдумываешь, Сема, — возразил Степка. — Точно.

— Книги читаю, — пояснил Семен. — Интересуюсь. А вот фисташки.

— Я знаю, — говорила Ванда. — Фисташки можно кушать жареные.

— Не только. Их еще и на колбасных заводах применяют. В этих фисташках — шестьдесят процентов жира. И белков очень много…

Получилось (не в один день, конечно), что в компании Семен сделался старшим. По возрасту так оно и было. И, само собой разумеется, не очень важно, кто старший, кто младший в такой маленькой компании. Но Ванда была одна. А всего их было трое, а не четверо. И с опозданием Степка догадался, что Семену нравится Ковальская. И что эти походы в лес, рассказы про деревья — все ради нее. А он, Степка, как говорится, третий лишний.

Хотя Семена тоже особенно винить нельзя. Он вел себя как обыкновенный мальчишка. Ванда сама напросилась. Она сказала:

— Научи меня ездить на лошади.

А Семену только это и нужно было.

Они теперь редко ходили в лес. Больше возились с лошадью, которую Ванда нарекла Касаткой. Нет, Степка соврал, если бы сказал, что они сторонились его, уединялись. Просто он понял, что значит для Ванды меньше, чем Семен и лошадь Касатка. И ему неловко и даже одиноко было сидеть под деревом, провожать Ванду взглядом, когда она ехала на лошади, а Семен бежал следом за ней и повторял:

— Не дрейфь! Не дрейфь! Хорошо, хорошо… Я рядом.