Варди Соларстейн - Плюс один, товарищ комбат!

На пути обратно Степану пришлось задержаться. Какой-то вредитель, видимо, на командирском танке, сбил своей антенной телефонный провод, пересекавший на вешках дорогу, и теперь лежавший разорванным по обочинам. Пришлось остановиться и, поплевав на руки, взяться за черенок пехотной лопатки, чтоб заново вкопать свороченную вешку, а затем еще и сращивать кабель.

Не успел уставший Степан вернуться в свое расположение, как его тут же неожиданно вызвали к особисту, старшему лейтенанту госбезопасности Ковригину. «Неужели очумевший комбат меня заложил?» — была первая мысль Лаптева. Первая мысль, как оно часто бывает, оказалась правильной. Вторая мысль была о том, что его заложили по тому же проводу, который он сейчас починил. Любое доброе дело не окажется безнаказанным.

Особист, в нынешних обстоятельствах роющий сразу под всех, с простым, самым младшим командиром Красной Армии долгих церемоний вытанцовывать не стал. Невыспавшийся вид его был страшен и суров. Еще бы — все командование дивизии бегало последние двое суток как наскипидаренное из-за этой эпопеи с «секретными» двухбашенными танками. Еще и орудия сами себе казенники отрывают. Радиостанции в части ломаются. Тут уже, по совокупности, за то, что не углядел, и самого товарища старшего лейтенанта сковырнуть могут с отчаянной формулировкой. Приедет комиссия Военного Совета, пропишут рецепт. А затем поставит перед бруствером горячо любимое и самое справедливое в своей беспощадности начальство — и самолично, его персону — «ага». Особист, действуя напористо, как носорог, тут же выложил претензию комбата, который страшно обиделся, что какой-то связист посмел от него удрать без разрешения, и в отместку наябедничал прямо куда надо по полевому телефону открытым текстом. По словам ст. лейтенанта госбезопасности, тут было не меньше чем «измена Родины» и «саботаж» вместе взятые. Степан отбивался как мог. Он твердо держал линию, что он по должности связист, а не ремонтник, и просто не знает, как чинить радиостанции, тем более без ламп. Так и не пробив пассивной защиты Лаптева, старший лейтенант выложил главный козырь: почему отделенный командир доблестной и непобедимой РККА не донес на своего начальника, старшину Ничуренко, когда тот хаял командира 44-й Краснознаменной стрелковой дивизии им. Щорса, товарища Виноградова? Что де знал его старшина еще как командира среднего звена, и что тот «еще наломает дров». Степан поначалу опешил. Сдал украинца-старшину явно кто-то из своих, из связистов, при чужих таких слов битый жизнью старшина не позволял. Крамолы особой, по своей совести, тут Степан за Ничуренко не увидел. Ну в центральной газете напечатали фото очередного «выдвиженца», прыгнувшего чуть ли не из лейтенантов в комдивы, ну нашелся сослуживец с нелестной характеристикой. Но причем здесь «контра»?

Степан твердо встал на позицию «не видел, не слышал, починял примус». Он чуть было не ляпнул эту фразу, но вовремя прикусил язык.

Разговор завершился неожиданно. Внезапно особист, почуяв, что клиент уперся и вины за собой не ощущает, переключился на день грядущий. В любом случае он красноармейца Лаптева «прокачал» и видел его насквозь.

— Надоели вы мне все. Один через буханку в себя стреляет, второй пальцы на левой руке оттяпывает, третий, целый командир роты, финские золотые часы себе хочет намародерить, а четвертый так вообще лампы ломает в радиостанции, — высказал особист толстый намек в сторону то ли Юрки-радиста, то ли Степана в конце своей обвинительной речи.

— Личное дело у тебя — загляденье. Доброволец. Комсомолец. Призы на мотогонках. С техникой дружен. Командира старшину — не сдал, друг у тебя командир. И если не слышал его слов — тут другой коленкор. Уже после победы над белофиннами будем разбираться. Недели три, максимум месяц у тебя есть подумать, пока мы Хельсинки не взяли. Но есть дело для тебя, прямо сейчас, что смоет все обвинения. Завтра пойдешь к «секретному» танку, потянешь провод связи прямо до него. Задача твоя следующая — как в танк залезешь — срисуй, что там будет из радиооборудования. Внимательно срисуй. Если наши славные танкисты там что-либо оставили из документации или секретных приборов — подберешь все до бумажечки, целое раскурочишь. Там саперы будут работать, а ты, значит, как связист со своей стороны все проконтролируешь. Если танк опять не эвакуируют — радиостанцию сам подорвешь, понял? В пыль ее, в порошок. А докладную на тебя — в клочки сам порву.

Ошалевший от такого перехода Степан даже дал петуха в голос и переспросил:

— Радиостанция? Подорвать?! Как?!

Ответ особиста был непечатный. Мгновенно перед носом у радиста оказалась связка ручных осколочных гранат РГД-33 без оборонительных рубашек.

— …. об косяк, и подорвешь всю секретную радиоаппаратуру. В отчете танкисты написали, что разбили аппаратуру прикладом ППД. Хорошо еще не написали: прикладом винтовки да с примкнутым штыком. Вот ты поэтому пойдешь, проверишь, проконтролируешь и, если надо, сам исполнишь! А потом придешь ко мне и напишешь: что, действуя под моим руководством, уничтожил секретную радиостанцию, шифры и бумаги. И тогда я забуду про слова Ничуренко и отмажу тебя от капитана и сломанной т-о-б-о-й рации. Ясно?!

Степан, не будь дурак, понял, к чему был этот спектакль, вскочил, выпрямился в струнку, лихо отдал честь — и буквально прокричал, преданно поедая глазами особиста:

— Есть, товарищ капитан госбезопасности!

— Старший лейтенант! — поправил его особист, при этом разрубив воздух отрицательной отмашкой ладонью, вроде как энергично, но в тоже время сделав это движение несколько вальяжно. Стало видно, что случайная оговорка пришлась ко двору. — Будем считать, что я тоже сейчас оговорился, товарищ младший комвзвод Красной Армии.

Вымотанный Степан вернулся в землянку радистов. Все знали, что к особисту просто так открыто не вызывают, поэтому вокруг бойца тут же возникла зона отчуждения, которую в целях собственного спокойствия находящиеся сейчас в землянке красноармейцы из роты связи опасались сейчас преодолевать. Они даже тихонько, один за другим, потянулись на выход, чтобы пошушукаться о произошедшем. Но законы психологии стаи кое-кем в этой землянке были глубоко презираемы и публично попираемы ногами. Ведь речь шла о дружбе и доверии, а не о скисших варениках со сметаной. Сначала перед Лаптевым появилась кружка с горячим чаем, рядом легла пара сухарей, а на них, благоухая самым смачным сейчас запахом на земле, легли два кубика сала, отрезанных от обмазанного перцем куска. Напротив Степана сел старшина Ничуренко и поглядел прямо в глаза другу и соратнику.

— Ну что, хлопчик, ни сдав командира? — прямо, в упор, как выстрелил из противотанковой пушки, спросил старшина. Степка взгляда не отвел. Старшина-украинец был ему тут как отец, как-то сразу они сдружились, перед этим здорово, чуть не до драки поцапавшись по какой-то мелочи, пока старшина «обламывал интеллигента». Город и деревня, жизненный опыт и лоск образования сошлись вместе и неожиданно для всех зауважали друг друга.