Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

Для любителей романтики впечатлений было предостаточно. Ночь. Искры костров летят в черное морозное небо. Валит пушистый снег, а ребята в касках с автоматами в обнимку вповалку разлеглись вокруг костров, подняв воротники шинелей, и кто-нибудь голосом, выворачивающим душу наизнанку, заунывно выводит: «Эх, как бы дожить бы, до свадьбы-женитьбы, да обнять любимую свою…» К этой песне все относились трепетно, далеко неравнодушно, и каждый переживал по-своему, а я — тем более ввиду наладившейся переписки с Ниной.

Простояв неделю в охранении вместе с походными кухнями и не поймав ни одного бандита, полк вернулся в Котовск. И я написал Нине о том, что шесть дней провел в командировке и писать не мог.

В течение декабря 1945 года мы неоднократно выезжали по тревоге с той же целью, но всегда безрезультатно: рев моторов в морозном воздухе разносился далеко, опережая нас и оповещая всю округу о том, что опять едут бравые солдаты, но дурные донельзя. В январе выезды прекратились: то ли банды переместились в другой район, то ли наконец к этим операциям привлекли части НКВД.

Интересно подметить, как многое меняется со временем. Помню, в довоенное время, не дай бог, чтобы у кого-либо из солдат остался в кармане неиспользованный на стрельбище патрон! Даже отстрелянные гильзы сдавались по строгому счету. Зимой замерзшими пальцами выскребывали из под снега гильзы. Казалось, командование опасается своих солдат: вдруг они начнут стрелять не туда, куда следует. Это так характерно для довоенного времени. Тогда патроны под рукой имели только пограничники и внутренние войска, но и то велся строгий учет их. Армейские части, даже стоявшие вблизи границы, патронов и снарядов под руками не имели — они всегда находились за семью замками. В самом начале войны мой друг, лейтенант из полковой школы, бежал с бойцами в атаку, размахивая над головой пистолетом, в котором не было патронов, и таких случаев не счесть. Бывало, во время несения караульной службы в гарнизонном наряде старшина роты дрожащей рукой по пять раз пересчитывал жалкие пять патронов, выдавая их караульному только при заступлении на пост. Так было до войны! И как все изменилось.

Теперь патроны валялись навалом в карманах вместе с махоркой, никто их скрупулезно не пересчитывал, гильзы на стрельбище не подбирались и никуда не сдавались. В батарее управления патронами ведал я, получая их в полку столько, сколько находил нужным. Ящиком меньше, ящиком больше, лишь бы батарея всегда имела запас! Расписывался оптом за все. Наши автоматы ППШ валялись прямо на койках — стеллажей пока у нас не было — и, как правило, с полными дисками, а в каждом диске худо-бедно 71 патрон! И мой автомате полным диском валялся на койке.

Когда мы демобилизуемся, со временем все вернется на круги своя: в мирное время патроны валяться где попало не должны. Но сейчас времена опять изменились: теперь, в годы чеченского конфликта, не патроны без счета, а орудия, бронемашины, вертолеты и другая военная техника «валяется под ногами». Все это трудно понять старым солдатам…

И еще одно знамение того времени: старший лейтенант Бочкарев, ожидая увольнения, все чаще сказывался больным. Обычно вечером в казарме звонил телефон. Он — возле моей койки и моего рабочего стола.

Я снимал трубку:

— Батарея управления!

— Сержант, я приболел. Проведи день-два за меня занятия с батареей. Тема № 19. Только обязательно приготовь конспект, а то штаб полка планирует проверку качества занятий. Потренируй ребят получше: на днях будут стрельбы с выездом на пару дней — не подкачай!

Это стало повторяться все чаще и чаще. Свободных вечеров для задушевных бесед с Ниной с карандашом в руке становилось все меньше. Кроме того, я должен был регулярно проводить политинформацию, три раза в день водить батарею строем в столовую — это с полкилометра — да еще с песней, а по пути всегда попадался кто-либо из старших офицеров бригады, и каждый раз надо было рапортовать по Уставу.

— Бат-тарея, смир-р-но! Равнение — направо! — В это время батарея начинала печатать шаг, а я продолжал: — Товарищ майор! Батарея управления следует в столовую. Командир отделения…

— Вольно. Продолжайте движение.

— Бат-тарея, вольно!

Все это в конечном счете являлось работой и требовало постоянного нервного напряжения. Практически я весь день занимался с батареей: капитан Валич показывается все реже, а старший лейтенант Резников где-то пропадал, справедливо считая, что его время еще не пришло.

Иногда приходилось проверять, не в брюках ли легла спать батарея. Никак не искоренить фронтовую привычку многих батарейцев спать в одежде. Ходило поверье: разденешься — быть беде, а так — лежишь одетый, автомате полным диском при тебе под одеялом, если что — вскочил и готов! Однако в случае проверки дежурным офицером полка в первую очередь влетело бы мне, а уж потом — капитану Валичу.

Самым тяжелым для меня днем оставалось воскресенье: в этот день не было почты, и я не мог надеяться к вечеру получить очередную весточку из Ленинграда. Они всегда придавали силы для несения все возрастающих обязанностей. Теперь комбат Валич придумал для меня новое занятие. Дело в том, что в зиму 1945/46 года было неспокойно не только в окрестностях Котовска, но и в самом городе. По ночам раздавалась автоматная стрельба, патрули носились по городу за неопределенными лицами с оружием, крики, гам, чьи-то стоны — чего только не было. После войны много оружия оставалось на руках, и оно хотело стрелять. Мой комбат решил, что нечего мне вечера за письмами просиживать:

— Скоро сам дома будешь, — говорил он, улыбаясь, и теперь я должен был ежедневно по вечерам провожать его до городской квартиры: комбат вовсе не желал быть подстреленным накануне отъезда домой. А жил он на другом конце города и часто задерживался допоздна. Когда наступал вечер, он заходил ко мне в батарею и молча ждал, пока я накину на себя шинель и проверю оружие.

— За тобой… — Не скрывали смешки ребята.

Я оставлял кого-нибудь за себя, и мы, как влюбленная парочка, выходили в темноту спящего города. Люди ложились спать рано, а освещение городских улиц, естественно, отсутствовало.

Смех смехом, но мне вовсе было не смешно: я обязан довести комбата до его квартиры живым и невредимым. Это значит: смотри в оба, не плошай, солдат, ты четыре года провел в плену и опростоволоситься, дать маху не имеешь права!

Комбат нарушал Устав. Поскольку старшим в батарее всегда оставался я, то комбат должен был требовать одного-двух бойцов для сопровождения, но ни в коем случае не забирать из батареи меня. К сожалению, нарушений в то время хватало на каждом шагу. Комбат имел при себе личное оружие — пистолет, но против любого автомата мог считаться безоружным. Поэтому он постоянно брал у меня в батарее автомат и для себя. Так мы с ним молча шли по пустынным улицам, стараясь обходить освещенные луной участки дороги, слушали ночь и внимательно смотрели по сторонам. Это в мирное время и на своей земле!