Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

— Товарищ майор, какие будут приказания?

— Обожди, я оденусь. Вместе…

Пока он одевался, я известил капитана Овчинникова и вернулся в квартиру старшего начальника. Майор уже был готов, и жена вывела к нему двух маленьких славных дочек — попрощаться с отцом. Они были в длинных до пят ночных рубашонках светло-розового цвета.

У меня что-то ёкнуло в груди: на учебную тревогу так не уходят. Майор поднял девчушек на руки и долго целовал их, как будто прощался навсегда. Он их больше не увидит. Жена, провожая его, не могла сдержать слез. Эта неожиданная сцена прощания подействовала на меня, отрезвила, и только тогда в сознание закралась мысль о том, что происходящее начинает походить на приближение войны.

Меня поразило и другое. Я — мальчишка, сержант, мне по штату положено бежать через весь город с конвертом за пазухой. Но обратно мы дружно бежали втроем! Это было неслыханно! Я не могу об этом забыть до сих пор. Командир полка и начальник штаба, люди весьма немолодые, бежали по городу поднимать полк на войну! Наша дивизия называлась «дивизией прикрытия границы», а командир полка не мог воспользоваться ни велосипедом, ни мотоциклом, ни автомашиной, ни повозкой на худой конец. Неужели так можно начинать войну? Как объяснить это самому себе? Но тогда мы просто бежали, а думать о нелепости такой системы оповещения стали намного позднее. А почему нельзя было оповестить по телефону? Много возникает таких «почему», а вразумительных ответов не найти. Таков был наш общероссийский порядок, засекреченный вдоль и поперек!

Мы благополучно добежали до полка и разбежались: кто в штаб (Остриков с Овчинниковым), а кто в столовую (это, конечно, я). Мои действия оказались весьма предусмотрительными, иначе в этот день позавтракать мне бы не пришлось.

Пока ел, мне было официально объявлено, что с этого дня, с 22 июня 1941 года, вступает в свои права рожденный в муках мобплан.

А потому, наспех проглотив любимую камбалу, я вынужден был тут же надеть полное боевое снаряжение, в том числе и каску, несмотря на жару — так теперь полагалось — и отправиться по-быстрому принимать пополнение из Ленинского райвоенкомата. О каске я упомянул неслучайно, и ниже о ней еще будет речь.

Первые трамваи уже пошли. Выйдя из военного городка, я направился на трамвайную остановку. Тем временем полк покинул лагерь и вернулся в казармы.

Трамвайная остановка была напротив КПП. Мое внимание привлек в эти утренние часы низенький мужичонка, довольно неряшливо одетый. Он все время подозрительно крутился, высматривая что-то по сторонам. Требовалось немедленно проявить бдительность, и я его спросил, что он тут делает? Он стал довольно невнятно лопотать, спрашивая в свою очередь меня, как ему проехать на такую-то улицу, причем название улицы употребил старое, дореволюционное. Вынув из своих карманов горсть монет старой чеканки, он продолжал болтать. Мне этого было достаточно. Выяснять с ним отношения я времени не имел, поэтому вежливо взял его за шиворот, довел до КПП и сказал стоявшим на посту:

— Этого «дядю» отведите к Тараканову. Пусть разберется с ним. Скажите — от меня. Болтается напротив КПП и высматривает.

Старший политрук Тараканов был начальником особого отдела полка, представлял военную контрразведку. Я часто контактировал с ним в период работы в моботделе. Ребята на посту скучал и и с явным удовольствием выполнили мою команду.

Освободившись от «дяди», я сел в трамвай и поехал в райвоенкомат. Как приятно ехать в полупустом трамвае. Второй раз бежать по городу не пришлось.

На всю жизнь врезались в память сцена прощания во дворе райвоенкомата. После войны ее будут часто показывать в кинофильмах, например в «Летят журавли» и в других. Глядя на проводы мобилизованных, я воочию убедился в том, насколько правы были мы, молодые солдаты, когда не хотели уходить на войну через военкомат, а желали встретить ее в родном полку. Тяжело было смотреть на прощавшихся. Все понимали, что провожают своих близких на войну, которая вот-вот будет, а надетая мной каска усиливала серьезность момента, и люди менялись на глазах: раз у сержанта на голове каска, значит, это не просто сборы приписного состава, а что-то другое. Дело в том, что страшное слово «война» пока ни в полку, ни в военкомате, ни в городе — никем не произносилось. Не было такого слова в обиходе в первую половину дня — 22 июня. Все чувствовали, что война уже рядом, но боялись произносить это слово, чтобы оно не стало реальностью. А вдруг еще не война?

«Берут на сборы? — Да, берут».

«Война может случиться? — Да, может, но пока ее нет».

«Вроде Одессу в это утро бомбили где-то на окраине? Мы слышали отдаленный гул и стрельбу зениток. Но может, это учебные стрельбы?»

Пока никто в Одессе в это утро не ощущал, что началась настоящая война, и я в том числе.

Время прощания кончилось. Документы оформлены. Пора мне было вести людей в полк. Те безликие фамилии бывших солдат и сержантов, которых я пол года тому назад отмечал «галочками» в списках военкомата, обрели плоть и кровь и через пару часов должны был и стать бойцам и и командирами РККА.

Время уводить людей: долгое прощание расслабляет…

— Внимание! Закончить прощание! За мной в колонну по четыре становись!

Я часто вспоминал эту тяжелую сцену, особенно когда стало ясно, что мало кому из нас, действующих лиц, посчастливится вернуться домой. Такой кровавой и длительной войны никто из нас не ожидал.

А пока наш строй бодро шагал по улицам Одессы, и горожане, появившиеся к тому времени на улицах, не обращали на нас никакого внимания. Ведь в последние месяцы столько солдатских колонн и приписного состава передвигалось по городу, что все давно привыкли к ним. Вот только на мою каску иногда посматривали с улыбкой: «Бравирует молодой сержант. Можно подумать — на войну собрался». Так думали пока в Одессе.

Я передал людей на обработку и поспешил в Кировский райвоенкомат за таким же пополнением. Везде повторялось одно и то же.

Приближалось время обеда, когда объявили, что по радио ожидается выступление В. Молотова. На этот раз оно действительно состоялось.

Наконец все встало на свои места, и слово «война» было произнесено. Все восприняли это сообщение спокойно и продолжали делать свое дело.

Сразу после выступления В. Молотова майор Остриков вывел полк на Пролетарский бульвар в полном боевом вооружении и повел его на границу. По-настоящему полк следовало бросить на границу автомашинами, но такой возможности округ не имел: не один наш полк в этот день выдвигался к границе! Полк шел на войну не спеша, обычным походным шагом, да еще нагруженный до предела вооружением и всем, чем положено, в сопровождении повозок, доверху забитых патронами, снарядами и прочим.