Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

Опять испытал судьбу. Под утро полковая колонна остановилась на горе перед большим селом — оно внизу, как на ладони. Мы с приятелем из комсомольской разведроты, которая давно стала взводом, решили спуститься с горы и узнать, есть ли противник в селе? Сперва присели перекурить и понаблюдать. А когда спустились с горы идо первого дома оставалось метров 30, были ошарашены: на наших глазах шальной снаряд разворотил половину глинобитной хаты. Не задержись мы наверху, нас бы уже не было в живых. Настроение безмятежного утра было испорчено, и мы вернулись в полк: раз бьют по селу, значит, немцев в нем нет.

Сохранилась в памяти и такая неприятная сцена. На пригорке в пыли стояло 15–20 пленных румынских солдат вместе с нашим конвоиром. Надо было видеть, как тревожно и растерянно крутили они головами, сбившись в тесную кучу. Они понимали, что в сутолоке, хотя и планомерного отхода наших войск, до них никому нет дела. Хуже того, их нельзя отпустить «с миром»: где это видано? — и незачем было тащить с собой неизвестно куда. Они оказались лишними на этом свете и хорошо это понимали — большинство из них были пожилые солдаты. Кто их знает, может, они и сами сдались? Румыны без особой радости воевали за Гитлера. Не вовремя эти несчастные люди угодили в плен — их расстреляют.

Наш конвоир — молоденький солдат — все это еще не успел осознать, но его лицо выражало озабоченность оттого, что ему поручили охранять столько пленных и не сказали, что с ними делать…

Тем временем меня ожидало еще одно испытание. Как-то под вечер колонна приближалась к Бендерам. Тирасполь был уже недалеко. Меня разыскал капитан Овчинников:

— Сержант! Бери человек 50 и дуй в том направлении, — он махнул рукой в сторону, — там десант. Его надо уничтожить!

Солнце садилось. Выкликнув добровольцев на уничтожение десанта противника, я не мешкая повел отряд в заданном направлении. Тогда мы много не рассуждали: получил приказ — выполняй! За тебя командир подумал, теперь — твой черед действовать.

В те дни Остриков и Овчинников, да и другие, меня называли то сержантом, то младшим лейтенантом. Это звание мне должны были присвоить в условиях нормального, стабильного фронта, когда работают штабы, пишутся приказы, стрекочут пишущие машинки и штабники могут себе позволить менять подворотнички. В наших условиях все это исключалось, и майор с капитаном без конца повторяли:

— Как только образуется, так и оформим приказом… — Но образовываться не светило, а становилось только сложнее…

Скорым шагом отряд двигался в сторону большого села, где горели хаты. Ручных и станковых пулеметов с нами не было — их и в полку оставалось немного. Для уничтожения десанта мы располагали только самозарядными винтовками с магазином на 10 патронов. Они имели автоматическую подачу очередного патрона в казенник после выстрела. Штыки, как я уже говорил, были плоские, ножевые. Все бы ничего, но когда попадал песок, автоматика не срабатывала, что многим стоило жизни. Скоро эти винтовки заменят, но не нам, а тем, кто придет после нас…

Было 20 июля. Опустилась ночь. Наш путь лежал через село. Людей не видно, все попрятались. Догорали 5–6 хат. Впереди слышались непонятные шумы. Обратили внимание, что на дороге что-то белеет. Подошли. На спине, раскинув руки, лежала мертвая молодая женщина в растерзанном виде. Мы остановились. Молчим. Впервые за месяц войны увидели мертвого гражданского человека, да еще женщину. Нам это было в диковинку: «Неужели и женщин на войне убивают? А их-то за что?» О, святая наивность!

В западной части Молдавии гражданского населения мы не встречали, местные жители стали попадаться ближе к Днестру. Поэтому то, что мы увидели, потрясло нас всех. А тут еще возле изгороди притулился мальчуган лет семи. Всхлипывает и трясется. Мы спросили его:

— Что случилось? — И он, плача, пояснил нам, что эта женщина — учительница, жена командира Красной армии, приехавшая вслед за мужем в Бессарабию в 1940 году. За это ее немцы и убили, как «коммунистку». Еще муторней стало на душе — война стала оборачиваться к нам совсем другой, истинной своей стороной. Мы смогли только погладить мальчугана по головке и продолжали путь: приказ надо выполнять.

За селом простиралось картофельное поле. За ним — довольно широкая канава с водой и крутой подъем в гору, из-за которой и доносились шумы.

Рассыпавшись цепью, стали медленно подниматься в гору: луна выглянет — ложимся, спрячется — идем дальше. Я первым разобрал невдалеке немецкую речь, обращенную к нам:

— Wer ist da? Halt! Hende hoch! [37] «Кто там? Стоять! Руки вверх!» ( нем. )

Я тихо подал команду, и мы залегли. Немцы, почуяв недоброе, открыли сверху шквальный огонь. Они не были любителями ночных приключений. Они старались ночью спать, а тут мы потревожили их сон, и они всю свою тревогу и злость вложили в беспорядочный, но весьма плотный огонь. На первых порах завязалась перестрелка, причем мы так же били вслепую, как и немцы, в основном — на вспышки выстрелов. Ночь была черная, луна спряталась, звезд не видать.

На нашу беду немцы пустили вход ротные минометы, и нас сразу стало обдавать горячей воздушной волной при разрыве мин. Огонь немцы вели настолько интенсивный, что трудно было развернуть правую руку и достать из кармана шинели очередную обойму. Было ясно, что это не десант, а войсковая часть, устроившаяся на ночлег.

Лишних патронов для соревнования в бесполезной стрельбе мы не имели, людей терять было ни к чему, и я дал команду отходить. «Отходить» пришлось на животе и ногами вперед: развернуться под огнем многие не рискнули. При форсировании канавы шинель и гимнастерка задрались, и наши горячие животы окунулись в холодную воду. Так бесславно закончилось «уничтожение десанта». Вспышки выстрелов еще дол го мерцали по всей горе. Мы здорово растревожили немцев, но и только, продемонстрировав полнейшую беспомощность.

На наше счастье немцы не могли вести прицельный огонь, а нам из-под горы об этом нечего было и думать.

Как только выбрались на картофельное поле и смогли развернуться, легко оторвались от противника. Все это продолжалось недолго.

В противном случае потерь было бы не миновать, атак — вернулись все.

Через несколько километров мы наткнулись в чистом поле на цепь бойцов, спавших мертвецким сном в обнимку с винтовками.

Я упоминал, что нам не хватало сна, и обессилевшие бойцы стремились использовать для него любой подходящий момент. Мы для порядка обложили спящих матом:

— Мы там… а вы здесь… — перешагнули через них и пошли искать начальство.

Оказалось, что, услышав нашу перестрелку, которую издалека нетрудно было принять за настоящий ночной бой, командование полка остановило колонну и развернуло всех в цепь до выяснения результатов нашей «разведки боем».