Илья Маркин - Люди грозных лет

— Капитан Лужко очень хороший человек, — отозвался все время молчавший связной, — его у нас в полку все уважают.

— А ты, милок, — с напускной строгостью прикрикнул Привезенцев, — помалкивай, когда старшие разговаривают.

— Да я что, я так только, правду говорю.

— Правда-то, она разная бывает, — продолжал Привезенцев, — у одного правда настоящая, а у другого правда подхалимская.

— Это как это? — обернулся удивленный связной.

— Шагай, шагай, — шутливо похлопал его по плечу Привезенцев, — после войны разберемся, а сейчас поскорее к комбатам веди, а то рубанет дождь, и будь здоров, представляйся как мокрая курица.

— Пришли, — остановился связной возле узенького хода сообщения, извивами уходящего на плоскую, поросшую редкими кустами высоту, — тут вот и располагается товарищ майор Чернояров.

— Ну, спасибо, — пожал руку связного Привезенцев и обернулся к Бондарю. — Ну, Федя, спасай нас боже от плохих начальников, а от хороших мы сами спасемся.

Теперь уже сплошные, почти непроницаемые тучи закрыли половину неба, и все вокруг стало мрачным, тяжелым, почти ночным. Только все чаще и ослепительнее полыхали молнии, на мгновение озаряя землю тревожными синими отблесками. Из низины, изрезанной в разных направлениях траншеями и ходами сообщения, рванулся буйный ветер, и все на земле зашуршало, зашумело, забилось под этим напором. Пожелтевшая трава, сорванные листья, горькая раскаленная пыль вихрем взметнулись в небо, и сразу же этот высокий рыжий столб расколол оглушительный удар грома.

— Ох, Федька, не враз мы попали! — закрывая лицо от ветра, выкрикнул Привезенцев. — Бывать беде…

— Кто там беду кличет? — прогудел впереди густой бас. — У нас на всякую беду управа найдется.

— По голосу слышу, мой, — шепнул Бондарю Привезенцев и громко спросил: — Разрешите узнать, где находится майор товарищ Чернояров?

— Ну, я Чернояров, — ответил тот же бас, и старшие лейтенанты увидели стоявшего у входа в землянку высокого плотного майора, с трудом умещающегося в ходе сообщения.

— Товарищ майор, старший лейтенант Привезенцев прибыл в ваше распоряжение, — незамедлительно доложил Привезенцев.

— Вот, Петро, и пополнение мне, — подавая Привезенцеву огромную руку, сказал майор выступившему из-за его спины белокурому капитану с расстегнутым воротом гимнастерки.

Бондарь догадался: капитан был, несомненно, Лужко, и нерешительно стоял, раздумывая, то ли обратиться к майору или прямо доложить своему комбату.

Выручил Чернояров. Взглянув на него сверху вниз, он строго спросил:

— А вы, старший лейтенант, тоже ко мне?

— Никак нет! Старший лейтенант Бондарь назначен на должность командира второй пулеметной роты.

— Вот видишь, и мне пополнение, — кивая головой Черноярову и дружески улыбаясь Бондарю, сказал капитан. — Здравствуйте, товарищ Бондарь, я командир второго батальона Лужко.

Буйный порыв ветра и гулкий раскат грома заглушили его последние слова.

— Черт знает, что творится, — бормотал Чернояров и задом, вслед за Лужко, протиснулся в землянку.

— Дверь захлопните, — на ходу крикнул он старшим лейтенантам и, схватив телефонную трубку, заговорил: — Первая, вторая, третья! Слышите меня? Усилить наблюдение, дежурные расчеты держать на местах. Война и в бурю не прекращается.

— Сейчас-то они, пожалуй, не сунутся, — сказал Лужко, — они плохую погоду не жалуют.

— Ну, это еще как сказать, — не согласился Чернояров, — так рванут, что только держись.

Он зажег лампу из сплюснутой артиллерийской гильзы и, показывая на нее, спросил:

— Знакомы с этой чудо-техникой?

— Да, да. Приходилось, — ответил Привезенцев, и Бондарь не узнал своего приятеля, смотрел на Черноярова, как обычно смотрят дети на сердитого отца.

Лужко сидел молча, из-под густых, сросшихся бровей поглядывая на Бондаря и о чем-то сосредоточенно думая. Его простое, курносое лицо и широкий лоб нравились Бондарю, и он с первого взгляда решил, что его начальник человек душевный, но, очевидно, требовательный и упрямый, как бывают упрямы многие украинцы. Чернояров же, наоборот, своим грубовато небрежным видом и особенно то неоправданно строгим, то покровительственно-снисходительным тоном разговора не понравился Бондарю, и он внутренне радовался, что попал в подчинение не к Черноярову, а к Лужко.

— А вы, собственно говоря, — продолжал Чернояров, — как раз вовремя прибыли. Тут немцы замышляют что-то. Шумят каждую ночь, батарей новых понаставили, танки подводят. Вот-вот ударят, а где и чем, пока неизвестно.

— Сегодня узнаем, — сказал Лужко.

— Не верю я этим разведчикам, — пренебрежительно махнул рукой Чернояров, — сунутся, наделают шуму, а толку нуль. Людей только потеряют, да и нам из-за них достанется.

— Сейчас они всерьез подготовились, — возразил Лужко. — Да и обеспечение солидное, не то что раньше.

— Слушай, Петро, почему ты всегда такой уверенный во всем? Все у тебя чисто, гладко, идет как по маслу.

— А почему ты во всем неуверенный? — очевидно продолжая какой-то неоконченный спор, вопросом на вопрос ответил Лужко.

— Не во всем, а только в некотором, — явно сердясь, сказал Чернояров, — и в том, что я на своей шкуре испытал. Ты вот даже сейчас не веришь, что немцы могут стукнуть нас. А я чую, понимаешь, нутром чую, — гулко ударил себя кулаком в грудь Чернояров, — стукнут они нас. Я у них каждую кочку знаю, каждый пулемет и пушку. А за последние четыре дня у них столько новых огневых точек появилось. Да и танки в глубине урчат, артиллерия третий день пристрелку ведет. Это тебе что?

— Готовят что-то, — равнодушно ответил Лужко, — и перед моим батальоном не меньше противника, чем перед твоим. Только это им не сорок первый год.

— Вот, вот, — вспылил Чернояров, — под Харьковом тоже, видно, так думали, а что получилось? Немцы аж до самого Оскола дошли.

Споря с Лужко, Чернояров все чаще и чаще обращался к Привезенцеву. От этого Привезенцев чувствовал, что его молчание становится нетактичным, что одними кивками головы больше не отделаться и придется в конце концов высказать свое мнение, но этого мнения он высказать не хотел, так как в душе был согласен с Лужко и также верил, что крупных успехов немцы едва ли смогут добиться. В этом затруднительном положении Привезенцев хотел только, чтоб спор поскорее закончился. К счастью, спор был прерван писком телефонного зуммера, и Чернояров, ответив только «слушаюсь», встал и обеспокоенно сказал:

— Пошли! Разведчики начинают.

Неторопливо шагая и скорее инстинктом, чем зрением, угадывая дорогу, Лужко настороженно осматривался. Со всех сторон угрожающе надвигалась черная, непроглядная темнота, и нет, казалось, ни земли, ни неба, а только откуда-то сверху льют сплошные потоки воды и буйно гудит, налетая то слева, то справа, свирепый ветер. Немцы всегда, даже в лунные ночи, а особенно в такую ненастную погоду, без конца освещали ракетами подступы к своему переднему краю. Сейчас не было ни одной вспышки. Не светили они ракетами и в прошлую и позапрошлую ночи. Лужко понимал: это не случайность. И немцы и мы не освещаем местность только в тех случаях, когда нужно что-то скрыть от противника. Так поступают, когда ведутся оборонительные работы, когда сменяют войска и особенно когда занимают исходное положение для наступления. По всему, что знал Лужко, он безошибочно мог сказать, что немцы готовятся к наступлению и что эта подготовка подходит к концу. По тому, сколько появилось новых огневых точек, орудий, танков, он предчувствовал, что бои предстоят очень тяжелые. Особенно волновало его положение батальона. Все роты имели очень большой некомплект и людей и оружия. Не хватало четырех станковых и пяти ручных пулеметов. Вчера вышла из строя одна пушка и вернется из мастерской только через три дня. За последнюю неделю батальон потерял двух ротных и трех взводных командиров, и теперь почти всеми взводами командовали сержанты.